Петр Горелик - История над нами пролилась. К 70-летию Победы (сборник)

Но еще до этого, когда я был подростком, сильное впечатление на меня произвела вычитанная не помню уже из какой книги история панамской авантюры. Запомнилось, что большинство инженеров поддержало идею вырыть канал на протяжении всего перешейка, используя небольшую разницу уровня у берегов двух океанов. Только один французский инженер Лессепс [6] Лессепс Ф.-Д. – французский инженер, руководивший строительством Панамского канала. настаивал на шлюзовании. И именно он в конце концов оказался прав. Сейчас я знаю в подробностях всю эту историю, знаю, что все было не так просто. Но тогда она меня поразила глубоко и надолго. Это был первый клин в мое убеждение, будто большинство всегда право. История, рассказанная Кузьмичем, расширила пропасть.

В дальнейшем жизнь постоянно подвергала испытанию мое отношение к поведению толпы, к реакции большинства на происходящие в стране события. Массовая поддержка обществом квазисудебных процессов 30-х годов над вчерашними кумирами, истошные призывы толпы «расстрелять шпионов и убийц, как бешеных собак» укрепляли во мне отторжение от большинства. Как молодой кадровый военный, добровольно вступивший в армию в 1937 году, я не мог еще осознать последствий для армии гибели военных кадров высшего и среднего звена. Не мог представить, к чему приведет неправедная и быстрая расправа. Все это было на инстинктивном уровне до тех пор, пока на моих глазах не «взяли» моих училищных учителей, старых офицеров, честно служивших новой России, которой они присягнули на верность. Строем повели нас на собрание, чтобы одобрить «кампанию». Я молчал: действовала «прививка от культа толпы», но не было «прививки от страха».

В войну об этом не думалось. На войне не существует большинства или меньшинства. Здесь деление происходит по совершенно иным линиям – «ты и приказ», «ты и подчиненные».

А после войны все новые и новые инъекции от «культа большинства»: борьба с космополитизмом и космополитами, с вейсманистами-морганистами, Дело врачей и…далее везде, вплоть до сегодняшнего «административного ресурса» и «партии власти» – партии большинства.

Всегда ли право большинство? На протяжении десятилетий даже постановка такого вопроса в нашей стране была опасна. В самом вопросе подозревалось скрытое сопротивление власти, вождю. Виноваты ли в этом только большевики? Они виноваты лишь больше других. Почва для расцвета культа большинства в России была унавожена задолго до них. Неслучайно культ большинства отстаивают те, кто ратует за «особый путь» развития России.

К сожалению, в общественном сознании мысль об особом пути развития России доминирует. В чем его суть? Думаю, прежде всего в том, что величие России видели, и продолжают усматривать в могуществе государства, а не в благоденствии человека-гражданина. Византия… На этой исторически удобренной почве только и могли утвердиться и самодержавие, и большевистский тоталитаризм. Через подобное понимание соотношения государства и человека прошли в свое время европейские страны. Прошли, но давно от него ушли. Демократия, при всех ее недостатках и просчетах, привела к высокому уровню жизни и личной свободе европейцев. Мы же не только продолжаем придерживаться своей евроазиатской особости, но и не хотим видеть иного пути в будущее.

Выдвижение человека на первое место в государственном строительстве отнюдь не означает умаления роли государства. Развитие государственности во имя человека и для человека, а не для благоденствия чиновника и вседозволенности власти.

Игнорируя мнение меньшинства, заглушая его голос, власть неограниченно и бесконтрольно властвует, а демагоги и лжепатриоты добиваются успеха на выборах в борьбе за власть. Печально, но сегодня это так. Пагубность такого подхода прежде всего почувствует большинство. И в этом надежда на историческую кратковременность торжества тех, кто игнорирует мнение меньшинства.

Запомнившиеся мне детские годы связаны с жизнью в Киеве. Когда и как я там оказался – память не сохранила. Сейчас, когда об этом спросить уже не у кого, я вынужден самостоятельно восстанавливать хронологическую канву. Воспоминания о дне 22 января 1924 года свидетельствуют, что между жизнью в кошелевском доме в семье с двумя родителями и жизнью в Киеве только с мамой я некоторое время жил у отца. Киев для меня начался, по-видимому, с середины двадцатых годов.

Я уже писал, что жили мы у старшей маминой сестры Мани – Марии Абрамовны Добровецкой. Мое киевское детство вспоминается мне сплошной чередой ничем не омраченных летних солнечных дней. Мы прожили в Киеве несколько лет, но ни зима, ни дождливая осень в памяти не остались. Только лето, только солнце и только цветущие каштаны.

Семиэтажный дом, в шестом этаже которого была квартира тети, находился на Меринговской, одной из самых тихих киевских улиц в самом центре города. От Крещатика нас отделял один квартал. На главную улицу мы могли пройти через Пассаж или спуститься по одной из двух параллельных улиц – Николаевской и Лютеранской. Меринговская соединяла их между собой. Прямо перед домом была маленькая улочка – Новая; она выводила к Соловцовскому театру и школе, в которой я учился до 1929 года. Дома на Новой были только на левой стороне, в подвале одного из них находилась синагога. В дождливый день я провожал в синагогу бабушку. На Новой жил самый известный в Киеве военный – Дубовой [7] Дубовой И. Н. (1896–1938) – командарм 2-го ранга. С 1935 года командовал Харьковским военным округом. В 1938-м погиб в застенках НКВД в числе всех командармов 1-го и 2-го рангов, расстрелянных в 1938 г. , крупный усатый человек в форме с ромбами в петлицах и орденами на груди. За ним приезжал автомобиль, и мы, мальчишки, глазели, как он, добро нам улыбаясь, усаживался рядом с шофером. Автомобили в то время были редкостью. Правая сторона Новой была забрана дощатым забором, за которым был пустырь – возвышенность, покрытая кустами и высокой травой. Это было излюбленное место наших игр в «красных и белых», называли мы пустырь Горкой. Горка выводила на Лютеранскую. С мальчишками с Лютеранской и развертывались наши сражения. Обе стороны считали себя «красными», и только за победителями оставалось право сохранить цвет. Но ненадолго, до очередного сражения. Так наши дружины перманентно меняли окраску.

Семья тети Мани жила в двух комнатах большой квартиры, принадлежавшей до революции богатой польской семье. В 20-м году хозяева бежали вместе с отступавшими войсками Пилсудского. В квартире оставалась их домоправительница следить за сохранностью остававшегося богатства. Звали ее Стефания Казимировна. Это была пожилая полька, сохранившая остатки былой привлекательности и надменную осанку. Она занимала одну комнату в дальнем углу квартиры. Комната напоминала музей: здесь были собраны дорогая мебель, бронза, хрусталь, ковры и серебро бежавших поляков. Ко мне Стефания Казимировна проявляла неподдельную доброту, что резко отличалось от ее отношения к другим обитателям квартиры, особенно к семье жившего здесь чекиста – сказывалось классовое чутье. Когда я поступил в школу, она настояла на том, чтобы уроки я делал в ее комнате. Здесь перепадали мне деликатесы польской кухни, а когда мы собрались уезжать из Киева, мне была подарена хрустальная чернильница с серебряной крышкой, которой я пользовался во время приготовления уроков.