М. Дубинский - Женщина в жизни великих и знаменитых людей

Так и Алкей воспевал Вакха и Афродиту, посвящая им большую часть своих поэтических порывов, и, конечно, такая изящная, красивая и богато одаренная талантом девушка, как Сафо, не могла не привлечь к себе его внимания и внушить серьезную страсть. Алкей и Сафо были несомненно близки между собою, но близость эта не перешла за пределы доброго товарищества.

Это видно из одного стихотворения Алкея, в котором, называя Сафо «пышвоволосою, величественною, приятно улыбающейся», поэт говорит, что хотел бы признаться ей в любви, но не может. «Сказал бы я, но мне стыдно».

На это Сафо отвечала: «Если бы то, чего ты желаешь, было хорошо, если бы то, что ты хочешь сказать, было не позорно, то стыд не смутил бы тебя и ты свободно высказал бы все свои желания» [14] Г. Штолль. «Великие греческие писатели». Перев. О. Морозова. Стр 83. .

Переходя от изнеженного, преданного наслаждениям Алкея к величавому Пиндару (родился в 522 г. до Р. X.), приходится отметить, что в области женского влияния нет разницы между легкомыслием и солидностью мужчины. Любви все возрасты покорны. Серьезный, задумчивый, глубоко религиозный, он не ускользнул от женских чар, хотя влияние это выразилось, насколько известно, только в постоянном антагонизме с поэтессою Коринной. [15] Д ж. П. Магаффи. «История классического периода греческой литературы», пер. А. Веселовской, стр. 193 и 207. Рядом с Коринной Пиндару пришлось еще сталкиваться с другой поэтессой Миртиссой, о которой, однако, известно очень мало. Встретился он с нею в своем родном городе Беотии (в Фивах), после того как, научившись стихотворному искусству и приобретя достаточно познаний в Афинах, он вернулся туда двадцатилетним юношей, чтобы всецело отдаться своим поэтическим наклонностям. Первоначально отношения между поэтом и Коринной были дружеские. Поэтесса даже играла роль наставницы по отношению к Пиндару и часто черпая из мифов темы для вдохновения, упрекала поэта за то, что он относится совершенно индифферентно к этому неиссякаемому источнику возвышенных дум и поэтического настроения. Пиндар послушался и написал гимн, в котором привел все известное ему из области мифологии. Коринна рассмеялась, когда ее поэтический ученик и приятель поднес ей свое стихотворение, и воскликнула: «Надо сеять горстью, а не целым мешком!». Очень может быть, что Пиндар послушался. Об этом история умалчивает, точно также как она умалчивает о дальнейших отношениях его к своей наставнице и подруге. Можно только догадываться, что окончились они далеко не благополучно. По крайней мере, имеются сведения, что между Пиндаром и Коринною происходили одни лишь ссоры. Так, известно, что она порицала Пиндара за пользование формами других диалектов и нежелание писать на чистом родном языке. Так как беотийцам было, конечно, приятнее читать произведения на собственном языке, то на поэтических состязаниях пальма первенства предоставлялась Коринне. Пять раз она одерживала над ним победу. Пиндар злился, негодовал, приписывал успехи не ее таланту, а красоте, и в конце концов прозвал даже «свиньею». Штолль старается снять с величавого Пиндара упрек в употреблении таких непозволительных в порядочном обществе слов указанием на то, что слово «свинья» не имело тогда того ругательного значения, какое принадлежит ему теперь; но сомнительно, чтобы свинья когда-либо пользовалась почетом.

Обобщал ли Пиндар свое чувство к Коринне, и иными словами, сделался ли он женоненавистником или, по крайней мере хулителем слабого пола, неизвестно, но другой великий поэт древности, Эврипид, им сделался. Благодаря неблагоприятным условиям семейной обстановки, жизнь его сделалась даже сплошной драмой. Один из величайших представителей древней трагедии, относительно которого Фукидид отозвался, что могилою ему служит вся Греция, а отечеством Афины и вся Эллада, пользовался большим почетом, как поэт и гражданин, но был очень несчастлив у себя дома. Обладая угрюмым, молчаливым характером, он любил уединение, чуждался веселья и, конечно, не ему было пленять сердца прекрасных современниц. Этим, может быть, и объясняется то, что первая жена его, Хирилла, стала ему изменять. Он развелся с нею, несмотря на то, что у него были от этой жены два сына. Судя по всему, это была легкомысленная женщина, не брезгавшая даже рабом Эврипида. Измена любимой женщины не могла не повлиять на мировоззрение великого поэта, и он выразил свои горькие чувства в драме «Ипполит», в которой сильно нападает на женщин и устами своего героя высказывает такие мысли: «О, Зевс, ты омрачил счастье людей тем, что произвел на свет женщину! Если бы ты хотел поддержать человеческий род, то должен был бы устроить так, чтобы мы не были обязаны женщинам своей жизнью. Мы, смертные, могли бы приносить в твои храмы медь или железо, или дорогое золото и взамен получать детей из рук божества, каждый сообразно со своим приношением; и эти дети вырастали бы в доме отца свободно, никогда не видя и не зная женщин. Ибо ясно, что женщина – величайшее бедствие». [16] Г. Штолль. «Великие греческие писатели». Перев. О. Морозова. Стр 213.

С тех пор Эврипид не перестал обнаруживать свои враждебные чувства при каждом удобном или неудобном случае. Даже в таких произведениях, как «Финикиянки», в которых злобному чувству к женщинам отведено меньше всего места, встречаются колкие замечания по адресу женщин вроде следующего:

Впрочем, горе не исправило Эврипида. Он развелся с легкомысленной женой, но только для того, чтобы жениться на другой. Такова власть женщины. К сожалению, и вторая жена не оказалась на высоте своего призвания: она сбежала. Эврипид мог после этого дать полную свободу своему горькому чувству, и действительно, в своих дальнейших произведениях он громит женщину всеми бичами своего огромного таланта. Сохранился рассказ, по которому женщины, раздраженные дурными отзывами Эврипида, напали на него однажды во время празднества и даже хотели убить, но пощадили после того, как он дал обещание больше никогда не отзываться дурно о женщинах. Штолль считает этот рассказ вымышленным, полагая, что он был навеян комедиею Аристофана «Женщины на празднике Фесмофорий», в которой с свойственным Аристофану юмором передается, как женщины, собравшись на праздник Фесмофорий, где между ними царствует полное согласие, устраивают суд над поэтом, чтобы приговорить его к смертной казни; как Эврипид, опасаясь за свою участь, ищет кого-нибудь из мужчин, который, одевшись в женское платье, принял бы участие в собрании женщин и защищал бы там поэта; как эту роль берет на себя тесть Эврипида; как его узнают и привязывают к столбу, чтобы судить за незаконное вторжение в женское общество; как Эврипид бросается в храм и вымаливаете себе прощение обещанием больше никогда не поносить женщин. Но ведь и сам Аристофан мог написать свою комедию на основании действительного факта. По крайней мере, такой факт не заключает в себе ничего невероятного, если принять во внимание нравы времени, огромное значение, которым пользовались женщины, и выводящее из ряда вон женоненавистничество виднейшего представителя периода упадка греческой трагедии.