Вера Брем - Ахматова и Раневская. Загадочная дружба

Как же иначе? Это же – Чехов! Талант! «Крестный отец», если вспомнить созвучие псевдонима и фамилии главной героини «Вишневого сада»! Земляк, в конце концов, ведь оба они, и Раневская и Чехов, были родом из Таганрога, только в родном городе никогда не встречались. Таганрог, судя по всему, Раневская не любила, потому что никогда о нем восторженно не отзывалась. Во всяком случае, до нас такие отзывы великой актрисы не дошли. Впрочем, она могла не любить свое детство, проведенное в Таганроге, и это чувство уже проецировалось на город. Не в этом суть. Суть в том, что тонкая наблюдательность и глубокий психологизм Чехова, при кажущейся внешней простоте его произведений, был весьма созвучен Раневской. А фразу, кстати, она придумала такую: «Я никогда не была красива, но постоянно была чертовски мила». Как будто про себя… Раневская брала не классически правильными чертами лица, а обаянием.

О нелюбви Ахматовой к Чехову (именно что нелюбви, а не равнодушии) вспоминали многие мемуаристы – от страстной почитательницы Чехова Лидии Чуковской до критически-беспристрастного Анатолия Наймана.

«Я уже давно бранила себя, что ни разу не сказала ей о Чехове то, что о нем думаю, – писала в дневнике Чуковская. – И тут вдруг дала себе волю. Я сказала, что Чехова мне перечитывать незачем, Потому что Он и без того всегда со мною… И, – заметила я нагло, – не мне, а в а м следует перечитывать Чехова.

– Вы сегодня очень красноречивы, – сказала Анна Андреевна с подчеркнутым высокомерием и равнодушием. – Жаль, что вашу лекцию слышала я одна: вам бы на кафедру перед студентами…» [59] Чуковская Л. К . Записки об Анне Ахматовой.

Лидия Чуковская считала неприятие Ахматовой творчества Чехова «цеховым», акмеистическим [60] Акмеизм (от греч. «акмэ» – «пик, максимум, цветение, цветущая пора») – русское литературное течение начала XX века, противоположное символизму. Акмеисты провозглашали материальность, предметность тематики и образов, точность слова. Критиковали Чехова, «автора разночинцев» и «певца сумерек» (В. Маяковский), за меланхолический лиризм его произведений. , ведь это акмеисты когда-то хотели сбросить Чехова «с корабля современности». Новый век, новые течения, новые взгляды… Остановите наугад на улице десять человек и задайте им два вопроса: «Кто такие акмеисты?» и «Кто такой Чехов?»

Иосиф Бродский тоже не любил Чехова. «Приобретая газету, ее начинаешь с той колонки, где «что в театрах» рассыпало свой петит. Ибсен тяжеловесен. А. П. Чехов претит. Лучше пройтись, нагулять аппетит» [61] Иосиф Бродский . «Шорох акации» (1977). , – писал он в 1977 году. В 1993-м он напишет относительно длинное стихотворение «Посвящается Чехову», стихотворение с «двойным дном», которое на первый взгляд может показаться объяснением нелюбви к Чехову, но на самом деле представляет собой нечто вроде диалога двух выдающихся людей, двух корифеев словесности. Иной акцент, иной тон, определенная созвучность…

Писатель-сатирик, драматург и сценарист Виктор Ардов, один из самых близких друзей Ахматовой, писал в воспоминаниях об Анне Андреевне: «Так как я очень высоко почитаю Чехова, ценю в нем кроме литературного таланта еще и глубокий ум, не затемненный никакими априорными представлениями или идеями, то за Антона Павловича я часто заступался в разговорах с Ахматовой. Она же указывала мне на неудачные места в его рассказах – неточности психологические или сюжетные. А однажды сказала о Чехове вот что:

– Он неверно описал Россию своего времени. Он был больным человеком и видел все в свете предстоящей гибели своей. А ведь в девяностые годы страна росла и экономически и политически. Чехов не почувствовал предстоящей революции. Его провинция была уже чревата двадцатым веком, но он прошел мимо этого.

Мое преклонение перед Чеховым не поколеблено точкой зрения поэтессы. Но должен свидетельствовать, что ее критика всегда была обоснованна.

Впрочем, на мой взгляд, тут есть и еще один важный момент.

Помню, в тридцатых годах на одном вечере в Политехническом музее я слышал выступление Вл. И. Немировича-Данченко. Говоря о Чехове, которого он, в сущности, открыл как драматурга и привел в Художественный театр, Владимир Иванович назвал его поэтом. Меня очень поразило тогда, как же это я сам не понял до сего дня, что Чехов именно поэт!

И рассказы Чехова, и его пьесы, в какой-то мере испытавшие влияние Ибсена, именно поэтичны. Ранний Чехов был только реалистом. Но со временем он ввел в свои произведения именно поэтическую тональность. Чтобы увидеть это конкретно, достаточно перечитать подряд две пьесы Чехова, написанные на один сюжет: «Леший» и «Дядя ваня». Вторая драма есть опоэтизированный вариант первой… поэту Ахматовой не по дороге с поэтом Чеховым. Она иначе понимала поэзию и потому полемизировала с ним» [62] Виктор Ардов . Анна Ахматова. .

Вот еще одна общая черта Ахматовой и Раневской. Обе они были приверженцами классицизма в искусстве, опирались в своем творчестве на вечные признанные ценности, с осторожностью относились к новаторству. Они не были консервативными, нет, просто чурались большинства послереволюционных экспериментов в сфере искусства, которыми буквально были переполнены двадцатые годы прошлого столетия. Очень часто под видом «нового слова в искусстве» скрывалась до отвращения пошлая безвкусица. Для того чтобы противостоять подобным «новшествам» надо было иметь мужество, потому что приверженцев всего «старого», «старорежимного» (вне зависимости от рациональности этого старого) ожидали неприятности. «Дуньку надо играть так же, как и Офелию», – говорила Раневская, прозрачно намекая на существование вечных ценностей.

Невозможно полноценно познать частное в отрыве от целого. Невозможно составить полноценное представление о дружбе Анны Ахматовой и Фаины Раневской, не зная условий, в которых эта дружба развивалась, крепла.

А условия эти были весьма и весьма своеобразными.

Ташкент времен войны был совершенно не похож ни на довоенный Ташкент, ни на послевоенный. И уж тем более он не имел ничего общего с Ташкентом современным. Разве что кроме географических координат…

Впрочем, начнем по порядку.

Эвакуация – такой процесс, который невозможно понять, не пережив. В представлении счастливчиков, не испытавших на себе тягот эвакуации, она может вырисовываться розовыми красками. Главное, мол, успеть эвакуироваться вовремя, чтобы не попасть в оккупацию, а там уж все будет хорошо. Во всяком случае, не хуже, чем было. Глубокий тыл, фронт далеко, никаких воздушных тревог, потому что вражеские самолеты сюда не долетают… А если еще и места плодородные, южные, где, образно говоря, пускает побеги любая воткнутая в землю палка, так вообще хорошо, просто замечательно, потому что в таких местах всегда найдется пропитание. Голод сопутствует любой затяжной войне, и Вторая мировая не была исключением из этого правила.