Валерий Чумаков - Сытин. Издательская империя

Но он нашел ему достойную замену. Уже в 1883 году Иван Сытин выпустил в свет первую книжку Валентина Волгина. Повести его были не такими смешными, как у Миши, зато жуть какими страшными. Изданные в 1884 и в 1886 годах «Ночь у сатаны» и «Чародей и рыцарь» стали настоящими бестселлерами и принесли издателю немалую прибыль. Волгин редко утруждал себя придумыванием сюжета и обычно просто переписывал произведения других писателей, делая их пострашнее, потрагичнее, пожалостливее и подоступнее для народа. Сегодняшний читатель без труда узнаете в волгинской «Утопленнице» (1887 год) пушкинского «Станционного смотрителя», а в «Турецком пленнике» (1886) и «Мертвеце без гроба» (1887) – «Кавказского пленника». Так же он запросто укладывал в стиль народной легенды исторические повести, и тогда на свет появлялись «За Богом молитва, а за царем служба не пропадут» (1883) и «Роковая тайна, или Отец и сын» (1886), или криминальные истории, «Убийство на реке Шексне» (1884), «Страшная ночь» (1886).

Переписыванием мастеров тогда грешили многие рыночные писатели. Хотя сказать «грешили» в данном случае будет неправильно, ибо грехом тогда такое действие не считалось. Каждый зарабатывал свой хлеб, как мог, и если маститые авторы трудились для аристократии, подавая свои произведения на их языке, то те, кто поменьше честно переделывали их вы более «народную» форму. В результате «Князь Серебряный» Алексея Толстого превращался в «Князя Золотого», «Ночь перед рождеством» Гоголя в «Кузнеца и черта», его же «Тарас Бульба» – в «Приключения казацкого атамана Урвана», «Разбойников Тараса Черномора» или просто в Тараса Черномора», «Вий» – в «Три ночи у гроба» или в «Страшную красавицу», лермонтовская «Песнь о купце Калашникове» обращался в свою противоположность – «Боярина Малюту Скуратова», а «Граф Монте-Кристо» Александра Дюма в «Страшную месть беглого каторжника». Тот же Миша Евстигнеев бывало, говорил:

– Вот Гоголь повесть написал, да только у него нескладно вышло, надо перефасонить.

И перефасонивал замечательно: менял название, что-то убирал, что-то добавлял, переносил действие в более понятные места, убирал непонятные слова и выражения.

Издатели обычно брали книги в печать практически их не читая, определяя будущий успех издания по объему и броскому названию. Да и некогда им было читать: принятый к печати материал почти сразу шел в набор. А поскольку покупатели пользовались теми же критериями, ошибались печатники редко. Тем не менее, ошибки, как и в любом другом деле встречались.

Об одной из таких ошибок, совершенных начинающим еще Сытиным, потом вспоминала вся Москва. Сам герой писал о ней так: «Однажды в самом начале моей самостоятельной торговли за два дня до рождества ко мне в лавку зашел молодой человек, или, точнее сказать, мальчик лет 14–15. На дворе было холодно, а молодой человек был одет не по сезону: длинный, с чужого плеча сюртук, осенняя шляпа с широчайшими полями и на ногах валяные боты.

– Что прикажете, молодой человек? – спрашиваю я.

– Вот не купите ли у меня рукопись?

Озябшей, синей от холода рукой он протянул мне эту рукопись. Я взял, развернул… «Страшная ночь, иди Ужасный колдун»…

– Что ж, – говорю, – молодой человек, заглавие для нас подходящее… А сколько вы хотите за ваше произведение?

– Давайте 15 целковых…

– Не дороговато ли будет…

– Уж сделайте милость, – говорит, – дайте 15… Вы видите, я в нужде, праздники подошли…

– Да вы кто такой, чем заниматься изволите?

– Да ничем еще… Меня только недавно из училища исключили…

– Что так? Набедокурили, значит, в училище.

– Нет, ничего особенного не было, а просто я под партой разные шутливые штучки на учителей писал, вот и выключили… А теперь вот повесть написал… Только вы уже сделайте одолжение, 15 рублей положите за нее… Мне очень нужно…

– Ну что ж, – говорю, – молодой человек, пусть будет по-вашему… Пишите на обратной стороне расписку, что я, нижеподписавшийся, продал И. Д. Сытину в вечное владение настоящую рукопись мою «Страшная ночь, или Ужасный колдун»…

Взял он перо, а рука от холода и писать не может. Уж он дул, дул в свои синие кулаки, а потом еле-еле нацарапал расписку и внизу подписал: «Власий Дорошевич»…

Заплатил я деньги, 15 рублей, и жалко мне стало этого молодого человека. Весь синий, озяб, дрожит (лавка моя не отапливалась) и все в кулаки дует.

– Вы, – говорю, – молодой человек, в случае чего наведывайтесь ко мне в лавку… Может быть, у меня и работишка какая-нибудь найдется.

Расстались мы друзьями, я отдал в набор «Ужасного колдуна».

Но через некоторое время прибегает ко мне встревоженный корректор (человек с образованием, из семинаристов) и говорит:

– Иван Дмитриевич, как бы чего не вышло с вашим «Ужасным колдуном».

– А что такое?

– Да ведь это, – говорит, – повесть Гоголя… Непременно отвечать будете…»

Как видите, в воспоминаниях Сытин говорит, что в таком виде повесть он печатать не стал. А в Москве говорили, что напечатал. И один из сытинских авторов и приятелей Александр Пругавин [44] Пругавин Александр Степанович (1850, Архангельск, – 1920), русский исследователь старообрядчества и сектантства, публицист, революционер-народник. С 1869 учился в Петровской земледельческой и лесной академии в Москве, участвовал в революционных студенческих волнениях 1869. Привлекался в 1871 по «процессу нечаевцев», в том же году выслан в Архангельскую губернию. С 1877 изучал старообрядчество. После Октябрьской революции 1917 в Сибири сотрудничал с белогвардейцами. В марте 1920 арестован, умер в Красноярской тюрьме от тифа. вспоминал, как сам Сытин ему рассказывал, что, не зная еще о плагиате, отпечатал «Ужасного колдуна» в 30 тысяч экземплярах. Книжка разошлась так хорошо, что он тут же заложил в печать еще 60 тысяч экземпляров. И только тогда метранпаж узнал в нем «Страшную месть» Гоголя.

Думаете, после этого издатель прекратил все отношения с наглым Власием? Отнюдь. Опять же, в воспоминаниях он продолжает:

«– Ах ты, незадача какая… Что ж теперь нам делать?

– А больше ничего, – говорит (корректор), – как переделать эту повесть.

Как на счастье, вскоре пришел и мой молодой человек, и мы мирно и даже благодушно покончили наше недоразумение.

– Ежели хотите, Иван Дмитриевич, я все могу переделать.

– Нет, – говорю, – все-то не надо, лучше Гоголя не напишете, а страниц десять переделайте по-новому, чтоб скандалу не было».

Позже недоучившийся гимназист принес в типографию Сытина еще не одну чужую рукопись. Уже когда Власий стал одним из самых известных российских фельетонистов, Сытин жаловался писателю Иерониму Ясинскому [45] Иероним Иеронимович Ясинский (30 апреля (18 апреля) 1850, Харьков – 31 декабря 1931, Ленинград) – русский писатель, журналист, поэт, литературный критик, переводчик, драматург, издатель и мемуарист. : «Меня Дорошевич как малограмотного не раз надувал и, так сказать, обучал. Принесет что-нибудь из Пушкина, за свое выдаст, я и издам. За «Тараса Бульбу» еще заплатил ему двадцать пять, за дешевкой гнался, по правде сказать, и показалось интересным. Пришел квартальный в лавочку, я и похвастай: вот какой писатель выискался, далеко, говорю, пойдет, а он взял рукопись, прочитал, да и говорит: «В арестантское отделение угодит». За то, говорит, что это Гоголя, а это Пушкина. Пришлось одно издание совсем уничтожить, а другое разобрать в типографии. Ну, а рукописи на память оставил. Дорошевич теперь знаменитостью сделался. Только я, как читаю его фельетон, все думается: откуда он это слямзил?» Позже дочь Дорошевича в своих мемуарах утверждала, что отец ее устраивал такие «подставы» вовсе не с целью нажиться, а только желая подшутить над глупым издателем.