Ксения Загоровская - Музыка моей жизни. Воспоминания маэстро

После войны мы с мамой вернулись из деревни в Ригу, и мои музыкальные мучения продолжились. Отец считал, что нужно наверстывать упущенное. Сначала для меня наняли частных учителей по музыке, я занимался дома с известными преподавателями – профессором Валерием Зостом, Эммой Эглите. Но особых успехов у меня не было. И тогда кто-то надоумил отца отдать меня в музыкальную школу имени Эмила Дарзиня, которая работала при Латвийской консерватории.

Так, в 1946 году, для меня началась новая жизнь. С утра я шел в обычную школу, а после обеда отправлялся в музыкальную. Вечерами сначала делал уроки, а потом – под строгим взглядом отца – допоздна играл на пианино. Мне было 10 лет, и я жил, как робот. Хотя тогда роботов еще не было.

Соседи судачили: «Тиран этот Волдис! Ведь мальчишке так трудно». Отец даже не слушал. Он был уверен, что все делает правильно, он уже видел меня на сцене и слышал аплодисменты зала. Когда все сбылось, он, кажется, даже не слишком удивился.

Я молчал и хмурился, но не жаловался. В нашей семье это не было принято. Так же, как и нежности. Когда мы хотели приласкаться, мама всегда говорила: «Нечего лизаться». Когда приходили гости, нас, детей, отправляли на кухню. За общий стол нам с сестрой разрешали садиться только с 14 лет. Но при этом все мы друг друга любили, и только со временем я понял, какие у нас с сестрой были замечательные родители. Они обладали поразительным здравым смыслом и житейской мудростью.

Порой я чувствую себя виноватым перед ними. По молодости доставил им немало огорчений. Что уж теперь, ничего не поделаешь…

Мой отец похоронен на Лачупском кладбище в Риге, под высокими соснами – рядом с мамой, бабушкой, дедушкой. Все они там… У отца день рождения 24 декабря, под самое Рождество. В этот день я всегда туда приезжаю, ставлю свечку. Думаю, вспоминаю…

Я не люблю роскошные памятники. В них мне всегда чудится какая-то фальшь. Даже на похороны по возможности стараюсь не ходить. Ведь главное – помнить о тех, кто ушел от нас и кого мы любили.

…Меня поражает, почему мой отец и мать, окончившие несколько классов, были так твердо уверены в том, что их дети должны получить высшее образование, что я должен стать музыкантом, а сестра – художницей? Наверно, они просто мечтали о том, чтобы мы жили лучше, чем они. Это и есть любовь.

Мы с сестрой Эдите (она на три года младше меня) – всю жизнь очень близкие люди. Она моя сестра, и этим все сказано. Эдите талантливый художник, мастер гобелена. Мне кажется очень несправедливым, что жизнь у нее оказалась такой тяжелой. Столько несчастий ее преследовало! Я старался помогать ей чем мог. Не могу сказать, что поддерживаю близкие отношения с другими родственниками. Так сложилось. Вернее, не сложилось.

А что же музыка? Она постоянно присутствовала в моей жизни, но получать удовольствие от игры я научился далеко не сразу. Бесконечные упражнения и пьесы, которые я разыгрывал, я воспринимал как обязанность, а порой как наказание. Сейчас мне часто говорят, что у меня нелюдимый характер. И, действительно, я не люблю толпу, шумные сборища. Наверно, это тоже идет из детства, которое я провел наедине с роялем.

Директор моей школы Милда Боброва-Озолиня часто привлекала меня к школьным театральным постановкам в качестве аккомпаниатора. «Что это у тебя лицо такое кислое?» – спросила она у меня однажды, увидев меня за пианино. И тут же присела рядом и сыграла красивую мелодию. «Слышишь, как чудесно звучит!» Я удивился: и вправду, замечательно! А, может, и у меня так получится?

Это был, насколько я помню, первый шажок в том направлении, которое вскоре стало для меня главным в жизни.

Потом меня не раз хвалили за то, что у меня рояль звучит иначе, чем у других. Я знаю, что этим своим особым ударом я обязан своей учительнице Ольге Боровской, которую всю жизнь вспоминаю с благодарностью. Она окончила Санкт-Петербургскую консерваторию, училась у близкого друга Рахманинова, Владимира Виршавса. Ольга Боровская показала мне, что одни и те же аккорды могут звучать совершенно по-разному – в зависимости от настроения и мастерства исполнителя. Чтобы подбодрить меня, учительница даже приносила на уроки… конфеты. Знала, что я сладкое люблю. Уроки музыки теперь проходили быстрее и веселее.

Постепенно, незаметно что-то стало меняться во мне… Я начал СЛБ1ШАТБ звуки, которые рождались под моими пальцами. Теперь меня уже не нужно было заставлять играть. Я уже при любой возможности сам бежал к роялю. Отец, конечно, все это видел и радовался про себя.

Однажды, выступая на школьном вечере, я вдруг оказался во власти нового ощущения – почувствовал, что зал слушает меня затаив дыхание. Я королем себя почувствовал. И это было приятно. Иногда мне кажется, что это и был переломный момент в моей жизни.

…Через много лет, в 2012 году, выступая на благотворительном концерте в Латвийской музыкальной академии (раньше она называлась консерваторией), на сцене, на которой я сдавал государственный экзамен, я играл свое музыкальное посвящение Ольге Боровской, и в нем звучали ноты благодарности…

В 1949 году я окончил семилетку, и вместо двух школ у меня осталась только одна – музыкальная. Но свободного времени у меня стало еще меньше… Музыка занимала все большее место в моей жизни.

С 14 лет друзья отца начали брать меня играть на вечеринки. Бывало, они оставляли родителям записку «Взяли Раймонда. Вернем утром» и уводили меня с собой. Мы играли в ресторанах, на вечеринках, в кино – перед сеансом или аккомпанируя немым фильмам. Тогда фильмы еще были немыми, и, кажется, это не так уж давно и было! На следующий день после ночных концертов я клевал носом на уроках, но на усталость никогда не жаловался. Мне было интересно…

В это время я и полюбил джаз. Я думаю, он не занимает того места в мире музыки, которое должен по праву занимать. Это великая музыка.

Джаз появился в конце XIX – начале XX века в Америке, куда 200 лет назад эмигранты со всего мира приехали со своими песенными традициями. В то же время там продолжала развиваться народная музыка выходцев из Африки. В этом огромном плавильном котле и родилось новое яркое музыкальное направление – джаз. Оно привлекло внимание известных композиторов того времени. Ярким его представителем стал Джордж Гершвин, который на всю жизнь стал моим любимым композитором. Виртуозные музыканты Оскар Питерсон и Эрролл Гарнер – до сих пор мои кумиры. Лучшие произведения Фрэнка Синатры и Рэя Чарльза неподвластны времени.

По ночам я слушал «вражеские радиоголоса», пытаясь на слух записать нотами еле различимые в шуме «глушилок» мелодии зарубежных композиторов. Одноклассники, зная об этом моем увлечении, часто просили меня сыграть что-нибудь новенькое – Гершвина или мелодии из великолепного фильма Гленна Миллера «Серенада солнечной долины». Я играл ее по нотам, которые успевал записать, а «белые пятна» заполнял по велению сердца, импровизацией, и она постоянно звучала во мне.