Изабелла Аллен-Фельдман - Раневская в домашних тапочках. Самый близкий человек вспоминает

Сестра плакала утром. Видела плохой сон про Полину Леонтьевну, а какой, рассказать не могла, давилась рыданиями. Я прыгала вокруг нее с водой, разбила стакан, а когда собирала осколки, поранила палец. Дурной день. Не хочется даже выходить из квартиры. Мне можно лентяйничать, а у сестры вечером не то спектакль, не то встреча со зрителями. Сестра как-то раз обмолвилась, что за одну встречу со зрителями ей платят больше, чем за целый месяц в театре. Вроде бы не шутила, но разве такое возможно? Уточнять и переспрашивать я не стала, постеснялась проявлять интерес к заработкам сестры. Но какой смысл тогда вообще играть роли в театре? Да еще в столь недружелюбной, нервозной обстановке?

Стану сегодня читать и раскладывать пасьянсы. За окном идет снег, все кругом такое белое, что невольно вспоминается подвенечное платье.

«Замок» сошелся два раза подряд! Жду чего-то радостного. Не рассказала сестре, потому что боюсь сглазить. Нюра поскользнулась на улице, упала, повредила ногу, ей наложили longuette . Теперь у нас временно новая прислуга – Таисия, угрюмая неразговорчивая девушка откуда-то из Сибири. Сестра попросила приглядеть за ней. Я приглядываю, но все время стоять, что называется, «над душой» у Таисии невозможно и неловко. Занимаюсь своими делами и время от времени интересуюсь тем, что она делает. Полы она трет старательно, но неловкая – то и дело на что-то натыкается. Чай пьет с блюдца, шумно отдуваясь. Я целую вечность не видела, как пьют чай с блюдца, забыла даже, что такое бывает. Попыталась завести разговор, но неудачно. Таисия по три раза переспрашивает, а потом вздыхает вместо ответа. Мишигене копф [11] Дурная голова, чокнутая (идиш) . .

Сегодня утром сестра обнаружила пропажу денег и облигаций. 200 рублей в новых деньгах и облигаций примерно на три с половиной тысячи в старых. Я удивилась тому, что у сестры есть капитал в ценных бумагах, но оказалось, что облигациями здесь периодически выдают зарплату, когда у правительства нет в наличии денег. Кроме Таисии в краже заподозрить некого. (Очень надеюсь, что сестра не подозревает меня.) Таисия обещала прийти завтра утром, но после того, что она натворила, она вряд ли еще появится у нас. Сестра ругала Таисию по-русски и проклинала на идиш. Досталось и Нине, которая привела к нам воровку. Оказывается, Нина познакомилась с ней случайно, на почте, пожалела и решила пристроить к хорошим людям.

– Она казалась такой несчастной! – сокрушалась Нина. – У нее были такие ясные глаза! Она меня так благодарила! Руки целовать пыталась!

На сестру Таисия тоже произвела благоприятное впечатление, иначе она не наняла бы ее. В конце концов, виноватой оказалась я, потому что плохо приглядывала за Таисией. Я очень оскорбилась, потому что не чувствовала за собой никакой вины, и попросила назвать мне точную сумму ущерба, чтобы я могла его возместить. Нина стала убеждать нас в том, что это ее вина, и обещала впредь быть разборчивее, сестра ругала нас обоих… Кончилось все примирением, не менее бурным, чем объяснения. В честь примирения мы выпили коньяку, а после того, как Нина ушла, предались воспоминаниям. Сестра успокоилась и больше уже на меня не сердилась. Я поинтересовалась, почему она не обратится в полицию.

– Если даже случится чудо и они найдут эту мерзавку, то денег своих я назад все равно не получу, – ответила сестра. – А вот Нину могут затаскать, еще чего доброго объявят соучастницей. Черт с ними, с деньгами, еще наживем. Кожу с жопы нам, к счастью, продавать не приходится…

«Кожу с жопы» – это любимое выражение Самойловича, приказчика из рыбного магазина Лазарева, лучшего в Таганроге. Ругаясь с извозчиками или грузчиками, он кричал на всю Соборную площадь: «Да чтоб тебе кожей с жопы торговать пришлось, паразит!»

Навестили могилку актера Качалова, наставника и друга сестры. Мне довелось видеть его в роли Тузенбаха, когда они с сестрой еще не были знакомы. На кладбище сестра показала мне, где похоронена актриса Малого театра Массалитинова, и рассказала, что именно она была виновата в том, что двадцать два года назад сестру не взяли в труппу Малого театра.

– А то была бы я сейчас мхатовкой, не хуже Маринки Ладыниной, – сказала сестра и, смешно расставив руки, прошлась передо мной вычурной походкой. – Да вот не довелось. С какими только театрами я не переспала, а вот Малый дал мне от ворот поворот…

Не понимаю, как она может так говорить об искусстве, о театре! Переспала! В театрах служат! Иногда сестра удивляет меня особенно. Или то простая бравада, результат перебродивших обид?

– Я уходила из Театра Армии с таким скандалом, – сестра зачем-то оглянулась по сторонам, несмотря на то что на аллее мы были одни, только в конце ее мужчина разгребал лопатой снег, но он был так далеко, что не мог нас слышать. – С та-а-аким скандалом! То, что я устраивала дома, когда папа не отпускал меня в актрисы, не шло ни в какое сравнение. Меня даже в газете пропечатали вместе с еще одним актером. Я тебе потом покажу эту газетку, если случайно ею не подтерлась. Меня обозвали дезорганизатором театрального производства, хорошо хоть, что не вредительницей…

Я повторила это выражение про себя несколько раз, чтобы запомнить – «дезорганизатор театрального производства». Слышали бы такое Островский или Чехов! Театральное производство!

– И вообрази себе такую картину – я громко хлопаю одной дверью, затем вежливо стучусь в другую, а мне не открывают. Режиссер Судаков, еще вчера соблазнявший меня столь рьяно, что у меня появились надежды на личную жизнь, разводит руками и трясет головой. Я возмущена! Как так, Илья Яковлевич! Вы же меня звали, золотые горы сулили! Ну, горы не горы, а роли он мне обещал…

Здесь я вынуждена сделать небольшую паузу, потому что сестра добавила несколько фраз, записывать которые у меня рука не поднимается. К тому же я ничего толком не запомнила, ибо сызмальства приучена пропускать подобное мимо ушей. Немного успокоившись, сестра перестала браниться и продолжила свой рассказ:

– Эйзенштейн еще до «Ивана Грозного» хотел снять меня в «Александре Невском», в роли честно́й вдовы, мамаши богатыря Васьки Буслая. Ролька так себе, дрянцо-заподлицо, но я бы из нее сделала что-то приличное, тем более что Эйзенштейн разрешал актерам отсебятину, при условии, что эта отсебятина ложилась в текст. Я согласилась, но потом Эйзенштейн передумал и снял вместо меня Массалитинову. Небось, побоялся, что вместо мамаши русского богатыря получится у меня еврейская алте мойд [12] Старая дева (идиш). . Если бы я хотя бы по паспорту была бы молдаванкой, как Сима Берман, тогда бы еще куда ни шло… Ну передумал так передумал, если расстраиваться из-за каждого мужчины, который хотел, но передумал, то когда же жить? А Массалитиновой какая-то сволочь нашептала, что я, желая заполучить эту роль, отчаянно интриговала, была готова пойти на все, чуть в койку к Эйзенштейну не запрыгнула. И что бы мы с ним делали в той койке, хотела бы я знать? Читали бы вслух друг дружке Пушкина? Он же к женщинам был так же равнодушен, как я к глупым мужчинам! Но Варвара Осиповна поверила и ополчилась против меня, как советский народ против Гитлера, даже еще сильнее. Подговорила других мхатовских старух, они явились всем кагалом к Судакову и заявили хором: «Или мы, или Раневская! Не смейте, Илья Яковлевич, брать в труппу эту змею, которая у нас все роли поотнимает!» Змеей меня назвала Массалитинова, а рассказала мне об этом демарше Ольга Леонардовна, единственная, которая не ходила к Судакову. Ходить не ходила, но знала все подробности, потому что целую неделю у них не было другой темы для обсуждения, кроме моей персоны. Вот такое мое счастье. Вместе со мной уходила туда же одна, с позволения сказать, актриса погорелых театров, так ее и отпустили беспрепятственно и приняли так же. Спроси меня «почему?», я тебе отвечу: «сама догадайся». Мхатовка она теперь, небось, ночами до сих пор спать не может от радости. Как же! Ходить по одной и той же сцене с Книппер, которая так вовремя стала Чеховой!