Марк Гаврилов - Похождения Козерога

Вот почему демонстративный и фиктивный по своей сути «арест», которому подверг Иван Гаврилов, явился для неё неожиданным высвобождением и от домашней каторги, и от нелюбимого супруга с его родичами. К тому же, что уж тут говорить, отчаянно смелой и свободолюбивой молодой женщине, пришёлся по сердцу этот Иван. Он был дерзким, но обходительным, внушал окружающим – кому страх, а кому уважение. И ко всему, был авторитетным, обаятельным, красивым, наконец, – как тут не влюбиться?! Одним словом, Иван и Хана очень даже подошли друг другу. Так что я, считайте, родился от любви, и всю жизнь ощущал на себе мощную материнскую любовь. Думаю, и суровый мой папаша питал слабость к своему первенцу. Ко всей этой истории следует добавить и то, что Иван догадался соблюсти обычаи – пришёл к родителям Ханы просить её руки. Всё чин по чину, если не учитывать, опять же напомню, что в это время босоногая, с распущенными волосами возлюбленная сидит под охраной часового на полу в избе. Если закрыть глаза на то, как собирает чемоданы перепуганный на смерть бывший супруг. Если не учитывать 5-летнего сына Ханы, который находится у бабушки, и неизвестно, как воспримет нового мужа любимой мамочки. Если, наконец, не принимать во внимание всемогущую людскую молву, способную отравить самое счастливое существование… Через всё это решительно переступил Иван. Не убоялся он и могучих братьев Гурвичей, готовых постоять за свою сестрёнку-кровиночку. Впрочем, думается, им тоже пришёлся по нраву этот отважный русский, буквально вырвавший их сестричку из домашнего рабства зажиточной, но не очень-то уважаемой в местечке семейки.

Но главное слово оставалось за отцом с матерью. Наверное, Берл почувствовал в Иване близкую по духу натуру. Он, сам лихой человек, в поисках счастья, пропутешествовавший в Америку, легко принял в свой внутренний мир мужчину, которого не остановили никакие условности для завоевания любимой. Он ясно ощутил, что этот Иван способен и защитить, и сделать счастливой его дочь. И дал добро, к нему присоединилась во всём послушная жена.

Так, мне кажется, это было. А подлинных мотивов, каковые управляли действиями участников описанной жизненной коллизии, сейчас уже никто не вспомнит и не поймёт. Придётся принять мою версию.

Интересно, что новое замужество Ханы (однако, будем звать её по паспорту – Анной) могло очень скоро оборваться. И по совершенно невероятному стечению обстоятельств. Дело в том, что на конкурсе армейской самодеятельности, проходившем в Минске, Ивана Гаврилова заприметил один профессор. Везло же ему на профессоров! Он поспособствовал тому, что талантливого певца пригласили выступить в спектакле Белорусского театра оперы и балета. Дебют оказался более чем успешным. У отца был очень высокий красивый тенор, а если учесть, что и сам он был хорош собой, то от поклонниц отбоя не было. И вот, когда встал вопрос: войдёт ли Гаврилов в молодую оперную труппу Белорусского театра оперы и балета, категорически против этого выступила Анна. Она сказала: «Или театр, или я». Разумеется, не без основания, почуяла, что театральный успех, плюс поклонницы рано или поздно отнимут у неё любимого Ванечку.

Во второй раз отказался от сцены Иван. Видно, на роду у него было написано: артистом не быть!

А предположение моей будущей мамы о том, что, стоит зазеваться, и театральные фанатки уведут у неё мужа, увы, подтверждалось. Её благоверный уж очень легко откликался на манящие призывы любительниц оперных теноров. Во всяком случае, мне, уже в юношеском возрасте стало известно, что в Минске живёт моя кровная сестра – плод похождений Ивана Гаврилова в перерывах между репетициями и выступлениями в Минском оперном театре. Попади он в труппу, боюсь, у меня родных сестёр и братьев, по отцу, накопилось бы несметное количество.

Видимо, в те годы пограничники подолгу не засиживались на одном месте. Так мои родители, через некоторое время после моего появления на свет, отправились в дальнюю дорогу. Мы летели с самой Западной границы, где за кордоном, в Польше, было полно белоэмигрантов, на самую Южную – в Таджикистан, на Памир – крышу мира, где в горах бесчинствовали банды басмачей.

Хоккеистки – жёны пограничников, Мама -пятая слева. Сзади, вероятно, я.

Анна-конькобежка.

Как рассказывала мама, среди тех, кого отбирали служить в высокогорных местах, с разреженным воздухом, жгучим солнцем, нехваткой воды, было 16 семей с маленькими детьми. После медосмотра отобрали только четыре, в том числе и нашу. Каждый из нас троих, стало быть, отличался отменным здоровьем.

Мама прекрасно бегала на коньках, даже играла в хоккей с мячом, отец отлично стрелял. И она, и он участвовали в конных соревнованиях, и даже завоевывали призы, которые долго хранились дома. А у отца была именная сабля, с гравировкой подписи – то ли Буденного, то ли Ворошилова. Во время скачек он получил единственное ранение, хотя в перестрелках с басмачами участвовал неоднократно. Лошадь встала на дыбы перед барьером, и металлическим выступом седла ему разрубило лёгкое. Однако до финиша он всё-таки добрался. Да, «зажило, как на собаке», – так любила приговаривать мама. Вообще-то пограничника Ивана Гаврилова можно смело назвать везунчиком. Ни одна пуля не нашла его, ни один кинжал не достал. Был случай, когда он мог погибнуть. Под лошадью на горной узкой тропе выскользнул камень. Несчастное животное начало скользить по склону, увлекая за собой седока. На какое-то время он задержал это опасное скольжение, стиснув лошадь ногами, и ухватившись за выступ скалы. Тут подоспели спешившиеся всадники-сослуживцы с верёвками. Опутали животное, и вытащили на тропу.

«Ранение» получено мной, видать, в «боях с басмачами».

Памир светится в дымке прошлого несколькими эпизодами.

Первый. Если меня спрашивают: «Когда ты приобщился к алкоголю?», – отвечаю честно, с гордостью, вызывая недоверчивый смех, – Первый раз тяпнулхряпнул, ещё не научившись толком говорить». А дело было так… Естественно, со слов мамы…

Тут я должен заметить, что мои собственные воспоминания простираются, начиная, примерно, с 4—5-летнего возраста. Утверждать, подобно некоторым нынешним мемуаристам, будто я слышал материнский голос, находясь в её утробе, или «как сейчас вижу склонившегося надо мной, лежащим в колыбельке, папу», – не стану. Такой «памятливостью» природа меня одарить, по-видимому, не удосужилась.