Евгений Лейзеров - Слово о Набокове. Цикл лекций (13 лекций о сиринском «сквозняке из прошлого»)

© Евгений Лейзеров, 2016

© Елена Герасимова, дизайн обложки, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

С фотографии Владимира Набокова лета 1934 года, когда он ежедневно, с упоением трудился над романами «Дар» и «Приглашение на казнь», когда был безмерно счастлив от того, что совсем недавно – 10 мая – родился сын Дмитрий, предваряется эта книга. Автор выражает благодарность Елене Герасимовой, принявшей деятельное участие в ее создании, а также Борису Вайсбергу, Ольге и Александру Виль за фотографии и видеоматериалы о моей поездке в Монтрё 1 августа 2004 года на встречу с Дмитрием Набоковым…

Предлагаемая читателю книга представляет собой «набоковскую дюжину» лекций и авторские материалы по биографии и творчеству Владимира Набокова, или точнее, как он сам себя тогда именовал в публикациях, Владимира Сирина. Лекции основываются на творческом наследии писателя (поэзия, проза, мемуары), на биографии Набокова в изложении новозеландского исследователя Брайана Бойда и авторском отношении к описываемым произведениям и событиям. Материалы автора включают в себя исследования в набоковедении и воспоминания о встречах с сыном писателя Дмитрием Набоковым.

Лекции о биографии и творчестве Владимира Набокова проходили в Констанце, в старинном городе на юге Германии, в котором автор живет уже второй десяток лет. Этот город посещал и Набоков (об этом рассказано в 5-й лекции).

Стиль изложения – доверительная беседа с заинтересованными слушателями.

Автор с теплотой вспоминает интереснейшие выступления профессора Брайана Бойда в петербургском Музее Набокова и его книгу «Владимир Набоков Русские годы», без которой авторские лекции не состоялись бы.

Как подчёркивает новозеландский биограф Брайан Бойд вся жизнь, и творчество Владимира Набокова делится на два отрезка времени. Первый называется «Русские годы» и длится он с года рождения писателя в России – 1899 до года его эмиграции из Европы – 1940-й. В это время произведения писателя выходят в свет, как правило, на русском языке. Второй промежуток времени (тоже по определению Бойда) называется «Американские годы» и длится с упомянутого 1940 года, года приезда Набокова в Америку, до года смерти – 1977-го в Швейцарии. В этот период творения классика появляются, как правило, на английском языке.

«Русские годы» в свою очередь можно разделить на два временных интервала: первый – с года рождения 1899 до года вынужденной эмиграции из России – 1919, второй – время проживания в Европе с 1919 по 1940, из них 15 лет с 1922 по 1937 он живёт в Германии.

Сегодня моя лекция касается российских лет детства Набокова, т.е. тех лет, когда он жил в России, наездами бывая с родителями за границей. И здесь уместно привести одно из его лучших стихотворений, написанного в 1939 году в Париже с характерным названием «К РОССИИ».

Сам Набоков писал, что это стихотворение «оказалось последним из моих многочисленных обращений к отечеству. Оно было вызвано известным пакостным пактом между двумя тоталитарными чудовищами…», т.е. пактом Молотова-Риббентропа в 1939 году. И ещё: «Личная моя трагедия… это то, что мне пришлось отказаться от природной речи, от моего ничем не стесненного, богатого, бесконечно послушного мне русского языка ради второстепенного сорта английского языка…»

Вчера исполнилось 32 года со дня смерти Набокова. У меня есть стихотворение, которое так и называется «2 ИЮЛЯ 1977 ГОДА»:

Давайте разберем «детали частного злословья».

С началом перестройки, в незабываемые года гласности, мне впервые довелось познакомиться с творчеством Владимира Набокова. На дворе стоял год 1986-й и в журнале «Москва» был напечатан роман «Защита Лужина».

При чтении поразил, прежде всего, стиль: автор пишет так, будто читателя нет вовсе, вернее, есть – такой всезнающий, всё понимающий, всё могущий пояснить и объяснить. Он заранее знает, что автор может быть не последовательным в изложении событий, может забежать вперед и неожиданно вернуться к прерванной ситуации. Да, что к ситуации – к высказанной мысли, к пустяковому штриху, к возможной перелицовке всей композиции. От этого читателю поверхностному (коих большинство) – сразу не по себе. «Как же так?» – восклицает сей читатель – «текст должен быть абсолютно понятен каждому читающему, а тут сплошные загадки, которые ещё не всякий разгадает. И для чего это делается? Может быть, чтобы была видна недосягаемая мне планка при прочтении трудов этого автора?» И, наверно, такой читатель где-то прав, у него своя непоколебимая, железная правда.

Но с другой стороны и писатель имеет право писать так, как до него ещё не писали, создавать свою систему координат в процессе письма и, как правило, непрестанно следовать ей во всех написанных им произведениях. Что собственно Набоков и делал, непроизвольно поставив себе в начале творческого пути такую, казалось бы, неразрешимую задачу. Потом в процессе своего чтения, по мере погружения – и не единожды – в какую-либо фразу, отрывок, пассаж или целиком в роман, задаёшься естественным вопросом: а для чего собственно Набокову это было нужно? Сразу же и однозначно, без анализа сиринского1 творчества, на этот вопрос не ответить.