Светлана Сергеева - Пока бьется сердце

На кителе отца синеет скромный парашютный значок. Я попросила его рассказать мне свои впечатления и ощущения, которые он испытал при выполнении первого прыжка.

«…Мне как физиологу, – начал рассказ отец, – было интересно изучать факторы, влияющие на организм человека при выполнении парашютных прыжков. Как переносит человек отдельные этапы прыжка? Что чувствует он при отделении от самолета? А при свободном падении до раскрытия парашюта? С этой целью я был командирован в 1932 году в Евпаторию, где в то время проходили парашютные сборы. Нас, медиков, была целая бригада во главе с веселым, неугомонным Иваном Кузьмичем Собенниковым».

Иван Кузьмич имел довольно большой опыт медицинского обследования парашютистов. Физиологи вели наблюдения за парашютистами: проверяли частоту пульса, дыхания, измеряли величину артериального давления на земле до прыжка, в самолете перед отделением и на земле сразу после приземления. В распоряжении Ивана Кузьмича были все имеющиеся на аэродроме машины. Ведь надо было успеть встретить парашютиста в момент приземления и сразу доставить его в лабораторию для полного обследования. Врачи выбирали себе дежурных «кроликов», как быстро окрестили обследуемых парашютистов.

«…Мне нравилось летать, и я часто поднимался в воздух, – продолжил свой рассказ отец. – В креслах размещались парашютисты. Были среди них опытные инструктора и молодые ребята, прыгающие впервые. Самолет набирает высоту, делает разворот и выходит на боевой курс. А я, переходя от одного парашютиста к другому, проверяю у них пульс, общее состояние. Сосредоточенные лица… Настроение кажется хорошим, спокойным, но пульс частит, успевая сделать около 100 ударов в минуту, а у некоторых – до 160 ударов. Команда инструктора – и один за другим парашютисты покидают борт самолета… Мне очень хотелось прыгнуть самому. Большую часть времени я проводил с парашютистами, наблюдая за укладкой парашютов, помогая им, прислушивался к их разговорам. Расспрашивал о технике выполнения парашютного прыжка. И вот однажды к группе врачей подошел руководитель парашютных сборов Леонид Григорьевич Минов и спросил: «А когда же вы, медики, сами проложите свою дорожку в небе?» Я вышел вперед, заявив о своем желании прыгнуть. Но наш старший врач Собенников назначил на прыжок Акимочкина, так как я был из другого ведомства. А Акимочкину не очень-то хотелось прыгать. Но приказ есть приказ… После прыжка Акимочкин подошел к нам и, разведя руки, смущенно сказал, что ничего не помнит и ничего не может рассказать.

Вот теперь мне разрешили выполнить прыжок. Подвесная система плотно охватывает меня. Последняя проверка. Иду к самолету. Мысленно повторяю свои действия в воздухе. Чувствую, как частота моего пульса начинает быстро увеличиваться. Стараюсь внушить себе спокойствие и уверенность. Самолет набирает высоту. Оглядываю сосредоточенные лица товарищей – они подбадривают меня улыбкой. «Приготовиться!» Подхожу к двери самолета, а перед глазами вдруг встала еще совсем маленькая твоя курчавая головка. Неужели разобьюсь? Нет, не разобьюсь! С этой мыслью покинул самолет.

Почувствовав свободное падение, дернул вытяжное кольцо парашюта. Рывок – и стремительное падение прекратилось. Такое блаженное состояние овладело мною. Над головой раскинулся большой белый купол парашюта. Настроение великолепное! Чувство бодрости и душевного подъема переполняет меня. Как хорошо! Как радостно на душе! Чуть покачиваемый ветром, я плавно снижался под белым парусом, не ощущая спуска. Земля еще далеко. Но вдруг как-то неожиданно земля начинает стремительно приближаться. Нарастает ожидание сильного удара. Помня наставления инструктора, свожу ноги вместе. Удар. Валюсь набок. Парашют, потеряв свою силу, бесформенной массой ложится рядом.

Хотелось прыгать еще. Да, я теперь сам понял, как по команде «Приготовиться» и «Пошел!» у человека резко увеличивается нервное напряжение. Именно в этот момент необходимо усилием воли преодолеть врожденное чувство страха и заставить себя сделать шаг вперед и покинуть борт самолета. Я прочувствовал теперь на себе чувство страха, возникающее в момент отделения от самолета, и радостного ликования после раскрытия парашюта…»

Заканчивались каникулы. Надо было возвращаться в Кингисепп и заканчивать учебу в школе. В 1947 году на зимних каникулах я опять вырвалась к отцу. Он после операции находился в санатории «Архангельское» под Москвой. Ему удалили щитовидную железу. Ожидали, что здоровье его улучшится, но, увы, он плохо себя чувствовал. Появились отеки, одышка. В комнате, где он жил, стояли графины с апельсиновым соком. Отцу все время хотелось пить. Он с удовольствием угощал меня соком. Мы гуляли с ним по заснеженным аллеям санатория и строили грандиозные планы совместной работы. Я училась уже в 9-м классе. Отец не одобрял моего желания после окончания 10-го класса продолжить учебу в летном училище.

«Давай вместе будем работать! Так много предстоит работы по изучению влияния на организм летчика высотных полетов!» Отец предвидел предстоящие полеты человека в космос. Он заражал меня своим энтузиазмом, своей энергией. Да, мы будем работать вместе! Пожелав отцу скорейшего выздоровления, воодушевленная его напутствием, я вернулась в Кингисепп.

Время летит быстро. Только тревожит состояние здоровья отца. 22 и юн я 1947 года получила письмо от него еще из санатория, где он пишет: «После операции мне было лучше, но затем стало опять хуже. Сейчас лежу с резкими отеками. Ухудшился диабет. Нужно всеми силами поправляться, так как в августе предстоит мой доклад на съезде физиологов. Был в очень интересной командировке. Берлин видел разрушенным. Сердце радовалось. Плюнул у Рейхстага – отвел душу. И не жаль, что от него ничего не осталось, за все то, что они у нас разрушили…»

А 2 июля вечером пришла телеграмма о смерти отца. Велико было мое отчаяние. Он был таким светлым лучом в моей жизни. То последнее письмо не было датировано отцом. Стоял только штамп доставки его в Кингисепп. Дней 8-12 шла в то время почта из Москвы, а тем более из подмосковного санатория. Выходит, что писал он мне дней за 15 до своей кончины. Так и не успел он сделать доклад на съезде физиологов. 26 июня 1947 года ему только что исполнилось 45 лет.

Как мне потом рассказывали, 30 июня на кафедре в ЦИУ проходило заседание. Отец вновь, в который раз горячо и страстно отстаивал право на самостоятельность авиационной медицины. Вечером ему стало плохо. Он сделал себе укол инсулина. Но самочувствие не улучшилось. Вызвали «скорую». Отцу становилось все хуже и хуже. Жена очень встревожилась. Что делать? Как помочь?