Светлана Сергеева - Пока бьется сердце

В начале 30-х годов теперь уже прошлого века комсомол взял шефство над Военно-Воздушным Флотом. «Летать выше всех, дальше всех и быстрее всех!» – это был призыв к молодежи. Всюду в стране организовывались аэроклубы, планерные и парашютные школы, кружки авиамоделистов, строились парашютные вышки. В газетах и по радио широко освещались успехи наших летчиков, парашютистов, воздухоплавателей. Была создана агит эскадрилья имени М. Горького. Эскадрилья состояла из нескольких самолетов, дирижабля, 4 воздушных шаров и 6-моторного самолета-гиганта «Правда». Командиром агитэскадрильи был известный журналист Михаил Кольцов. Агитэскадрилья летала по стране. Всюду ее с удивлением и восторгом встречало население и особенно молодежь. Ведь большинство из них видели самолет впервые. Летчики рассказывали о развитии авиации, парашютного и планерного спорта. Выполнялись показательные полеты с участием желающих. А желающих полетать было много. И у многих мальчишек и девчонок появлялось желание обрести крылья. Летайте! Прыгайте! Дерзайте! Так воспитывалось и закалялось наше поколение. Так воспитывалась любовь к Родине. И это были не пустые слова. Все подтверждалось делом.

Сестрички: Людмиле 6 лет, Светлане 1 год. Ленинград, 1930 г.

Я удивляюсь, как отец с его страстностью, убежденностью не смог вовлечь жену в круг своих интересов. Вместе бы так хорошо и дружно работалось. Если бы он смог убедить свою жену, мою мать, хоть раз пожить жизнью аэродрома, прыгнуть с парашютом, может быть, и она с огромным энтузиазмом влилась в когорту молодых исследователей-медиков. Может быть, совместная работа сделала бы и семейную жизнь более интересной. А так распорядок дня матери: дом, приемы больных, занятия с детворой и тревожное ожидание возвращения мужа из очередной командировки.

Отец часто улетал в командировки, которые нередко были сопряжены с большим риском для жизни. В 1932 году, находясь в командировке в Москве в НИИ ВВС РККА, отец провел на себе ряд весьма рискованных экспериментов. Впервые в нашей стране он произвел «подъем» в барокамере на высоту до 14 км. Начатые им исследования физиологии организма человека при выполнении высотных полетов показали их жизненную необходимость. Весной этого же года отец отправляется в Евпаторию для изучения влияния парашютных прыжков на организм человека. Чтобы избежать лишних поводов для разногласий, отец отправил нас на лето в Гурзуф, где мама устроилась работать на полставки врачом в детском санатории. Мы с сестрой с удовольствием барахтались в морской воде возле берега, по утрам принимали воздушные ванны под нежными лучами солнца. Море то завораживало нас своим величием, то вдруг, как взбесившийся дикий зверь, клокотало, грохотало и швыряло все вокруг. Восхищала его сила и мощь, а порой теплота и нежная ласка набегающей волны… В августе отец приехал в Гурзуф и вместе с нами провел свой отпуск. Из его рассказов маме я поняла, что он в командировке выполнил парашютный прыжок. Домой вернулись все веселые и загорелые.

Командующий ВВС Яков Иванович Алкснис, внимательно следивший за деятельностью отца, предложил ему переехать в Москву и возглавить работу IV сектора Научно-исследовательского санитарного института (НИСИ) РККА.

Вскоре дома начались разговоры о переводе отца на работу в Москву и о нашем переезде. В 1933 году отец был переведен в Москву, и мы переехали в просторную светлую 4-комнатную квартиру. Сразу так много дел обрушилось на него. Он с головой ушел в решение многочисленных проблем, связанных с развитием новой науки – авиационной медицины.

А дома, между тем, разгоралась трагедия. После жаркого южного лета я заболела. Продуло правое ухо. В то время не было сильнодействующих антибиотиков. И вот меня перевезли в Москву и положили в Центральный военный госпиталь. Надо было срочно делать операцию – трепанацию черепа. Делал мне операцию замечательный человек, высококвалифицированный врач-отоларинголог, генерал-майор медицинской службы и мой большой друг Григорий Григорьевич Куликовский. Он всегда величал меня «моя птичка».

Григорий Григорьевич не хотел, чтобы я знала, что, делая операцию, боль причинял мне он. Мне сказали, что операцию делал другой врач, дядя Миша. Придя в сознание после наркоза, я махала кулачонками и кричала, что «этого дядю Мишу я в море утоплю!» Эта операция в дальнейшем закрыла мне путь в космос. В большой-большой палате лежала я одна, маленькая девочка. Часто с проверками работы госпиталя приходили члены правительства. Вот и в моей палате появились усатый Семен Буденный и Клим Ворошилов. Они весело поговорили со мной. На мою тумбочку они поставили большую матрешку, внутри которой находилось много матрешечек. В самой маленькой матрешке лежало шоколадное драже.

Выписавшись из госпиталя, я опять заболела – теперь уже дифтерией. Болезнь протекала в очень тяжелой форме. Да и организм мой после операции еще не успел окрепнуть. Крупнейших специалистов подняли на ноги. Но у всех приговор был один – излечению не подлежит. «Готовьтесь к худшему», – говорили врачи матери. Сквозь полудрему я слышала этот разговор. Мама тихо плакала. Когда очередное светило ушло, я открыла глаза и, глядя на нее, тихо сказала: «Не плачь, мамочка. Я не умру». И я начала поправляться. Плохо слушались руки, ноги, спина. Но я придумывала сама себе всякие игры, и постепенно мои конечности заработали.

С присущей ему энергией и трудолюбием отец направил работу IV сектора на решение наиболее актуальной проблемы, стоящей перед авиационной медициной, – проблемы изучения физиологии высотного полета. Одновременно в секторе развивались гигиеническое и клиническое направления.

Рано утром за отцом приезжала машина. Тихонько он проходил в детскую комнату, целовал нас, спящих, и исчезал до позднего вечера. Вечерами я тоскливо поджидала его возвращения, не дождавшись, засыпала. Иногда, заслышав топот сапог и громкие голоса папиных «подопечных», с радостью бежала их встречать. И сразу же оказывалась у кого-нибудь на руках. Меня подбрасывают высоко-высоко! Я смеюсь от восторга. Вместе со всеми пробираюсь в папин кабинет и у кого-нибудь на коленях засыпаю. А у папы грандиозные планы. Так много работы надо проделать, чтобы авиационная медицина получила право на самостоятельное существование. Надо создавать Институт авиационной медицины.

Теперь папа стал почти недосягаем. Совещания. Нервные срывы. Не все проходило гладко. Отец часто улетал в командировки. О его участии в экспериментальных полетах и рискованных «подъемах» в барокамере мы узнавали позже. Однажды вечером отца привезли на машине. На костылях он проковылял в квартиру. При облете самолета ХАИ-1 на посадке заклинило шасси. Пришлось посадку производить на «брюхо». Отец два дня пролежал в госпитале. На вопрос матери он, улыбаясь, отвечал: «Ничего, немного ногу ушиб…» Однажды отец пришел домой весь в ссадинах. Оказывается, что при полете на воздушном шаре пришлось делать вынужденную посадку на лесной массив. Ветки деревьев оставили на лицах и руках членов экипажа свои отметины. И еще помню, как жарким июльским днем отец явился домой с отмороженным носом. В полете на высоте у него сорвало ветром маску с лица. Ведь кабина самолета в то время была открытой.