Иван Солоневич - Россия в концлагере (сборник)

Пройдя этакий искус и доказав, что душа у него действительно твердая, означенный прохвост получает наконец портфель и пост.

Пост этот обыкновенно из паршивеньких. Но чем больше будет проявлено твердости души и непреклонности характера перед всяким человеческим горем, перед всяким человеческим страданием, перед всякой человеческой жизнью – тем шире и тучнее пути дальнейшего поприща. И вдали, где-то на горизонте, маячит путеводной звездой партийный билет и теплое место в ГПУ.

Однако и в партию, и в особенности в ГПУ принимают не так чтобы уж очень с распростертыми объятиями – туда попадают только избранные из избранных. Большинство актива задерживается на средних ступеньках: председатели колхозов и сельсоветов, члены заводских комитетов профсоюзов, милиция, хлебозаготовительные организации, кооперация, низовой аппарат ГПУ, всякие соглядатайские амплуа в домкомах и жилкоопах и прочее. В порядке пресловутой текучести кадров наш активист, точно футбольный мяч, перебрасывается из конца в конец страны – по всяким ударным и сверхударным кампаниям, хлебозаготовкам, мясозаготовкам, хлопкозаготовкам, бригадам, комиссиям, ревизиям… Сегодня он грабит какой-нибудь украинский колхоз, завтра вылавливает кулаков на Урале, через три дня руководит налетом какой-нибудь легкой гиппопотамии на стекольный завод, ревизует рыбные промыслы на Каспии, расследует «антигосударственные тенденции» в каком-нибудь совхозе или школе и всегда, везде, во всяких обстоятельствах своей бурной жизни вынюхивает скрытого классового врага…

Приказы, «директивы», «установки», «задания», инструкции мелькают, как ассоциации в голове сумасшедшего. Они сыплются на активиста со всех сторон, по всем «линиям»: партийной, административной, советской, профсоюзной, хозяйственной. Они создают атмосферу обалдения, окончательно преграждающего доступ каких бы то ни было мыслей и чувств в и без того нехитрую голову твердой души прохвостов…

Понятно, что люди мало-мальски толковые по активистской стезе не пойдут: предприятие, как об этом будет сказано ниже, – не очень уж выгодное и достаточно рискованное. Понятно также, что в атмосфере грабежа, текучести и обалдения никакой умственности актив приобрести не в состоянии. Для того, чтобы раскулачить мужика даже и до самой последней нитки, никакой умственности по существу и не требуется. Требуются стальные челюсти и волчья хватка, каковые свойства и вытренировываются до предела. Учиться этот актив времени не имеет. Кое-где существуют так называемые «советско-партийные школы», но там преподают ту науку, которая в терминологии щедринских знатных иностранцев обозначена как: grom pobieda razdavaissa 114– разумеется, в марксистской интерпретации этого грома. Предполагается, что «классовый инстинкт» заменяет активисту всякую работу сообразительного аппарата.

Отобранный по признаку моральной и интеллектуальной тупости, прошедший многолетнюю школу грабежа, угнетения и убийства, спаянный беспредельной преданностью власти и беспредельной ненавистью населения, актив образует собою чрезвычайно мощную прослойку нынешней России. Его качествами, врожденными и благоприобретенными, определяются безграничные возможности разрушительных мероприятий власти и ее роковое бессилие в мероприятиях созидательных. Там, где нужно раскулачить, ограбить и зарезать, – актив действует с опустошительной стремительностью. Там, где нужно что-то построить, – актив в кратчайший срок создает совершенно безвылазную неразбериху.

На всякое мановение со стороны власти актив отвечает взрывами энтузиазма и вихрями административного восторга. Каждый очередной лозунг создает своеобразную советскую моду, в которой каждый активист выворачивается наизнанку, чтобы переплюнуть своего соседа и проползти наверх. Непрерывка и сверхранний посев, бытовые коммуны и социалистическое соревнование, борьба с религией и кролиководство – все сразу охватывается пламенем энтузиазма, в этом пламени гибнут всякие зародыши здравого смысла, буде таковые и прозябали в голове законодателя.

Когда в подмогу к остальным двуногим и четвероногим, впряженным в колесницу социализма, был впряжен этаким коренником еще и кролик – это было глупо, так сказать, в принципе. Кролик – зверь в нашем климате капризный, кормить его все равно было нечем, проще было вернуться к знакомым населению и притерпевшимся ко всем невзгодам русской жизни свинье и курице. Но все-таки кое-чего можно было добиться и от кролика… если бы не энтузиазм.

Десятки тысяч энтузиастов вцепились в куцый кроличий хвост, надеясь, что этот хвост вытянет их куда-то повыше. За границей были закуплены миллионы кроликов – за деньги, полученные за счет вымирания от бескормицы свиней и кур. В Москве, где не то что кроликов, и людей кормить было нечем, «кролиководство» навязывали больницам и машинисткам, трестам и домашним хозяйкам, бухгалтерам и даже, horribile dictu 115, церковным приходам. Отказаться, конечно, было нельзя: «неверие», «подрыв», «саботаж советских мероприятий». Кроликов пораспихали по московским квартирным дырам, и кролики передохли все. То же было и в провинции. Уже на закате дней кроличьего энтузиазма я как-то «обследовал» крупный подмосковный кролиководческий совхоз, совхоз показательный и весьма привилегированный по части кормов. С совхозом было неблагополучно, несмотря на все его привилегии: кролики пребывали в аскетизме и размножаться не хотели. Потом выяснилось: на семь тысяч импортных бельгийских кроликов самок было только около двадцати… Как был организован этот кроличий монастырь – то ли в порядке вредительства, то ли в порядке головотяпства, то ли за границей закупали кроликов вот этакие энтузиасты, – все это осталось покрытым мраком социалистической неизвестности…

Теперь о кроликах уже не говорят… От всей этой эпопеи остался десяток анекдотов – да и те непечатны…

Пути административного энтузиазма усеяны, увы, не одними революционными розами. Во-первых, обыватель – преимущественно крестьянин – всегда и при первом же удобном случае готов проломить активисту череп. И, во-вторых, над каждым активистом сидит активист чином повыше – и от этого последнего проистекает ряд весьма крупных неприятностей.

Позвольте для ясности привести и расшифровать один конкретный пример:

В «Последних новостях» от 5 февраля 1934 г. была помещена такая заметка о Советской России, кажется из «Правды». Граммофонная фабрика выпускала пластинки с песенкой: «В Туле жил да был король». Администрация фабрики, по зрелом, вероятно, обсуждении, пришла к тому выводу, что «король» в пролетарской стране – фигура неподходящая. «Король» был заменен «стариком». За этакий «перегиб» нарком просвещения Бубнов 116оную администрацию выгнал с завода вон.