Иван Солоневич - Россия в концлагере (сборник)

Эмигрантский читатель может доставить себе удовольствие и весело посмеяться над незадачливой администрацией: заставь-де дурака богу молиться и т. д. Могу уверить этого читателя, что, будучи в шкуре означенной администрации, он бы смеяться не стал: за «старика» выгнал Бубнов, а за «короля» пришлось бы, пожалуй, разговаривать с Ягодой 117. Ведь сажали же певцов за

Ибо требовалось петь:

Во всяком случае лучше рискнуть изгнанием с двадцати служб, чем одним приглашением в ГПУ. Не такой уж дурак этот администратор, как издали может казаться.

Так вот: в этой краткой, но поучительной истории фигурируют: директор завода, который, вероятно, не совсем уж обормот, граммофонная пластинка, которая для «генеральной линии» не так уж актуальна, и Бубнов, который не совсем уж держиморда. И кроме того, действие сие происходит в Москве.

А если не Москва, а Краснококшайск, и если не граммофонная пластинка, а, скажем, «антипартийный уклон», и если не Бубнов, а просто держиморда. Так тогда как?

Недостараешься – влетит и перестараешься – влетит. Тут нужно потрафить в самый раз. А как именно выглядит этот «самый раз», неизвестно приблизительно никому.

Неизвестно потому, что и сам актив безграмотен и бестолков, и потому, что получаемые им «директивы» так же безграмотны и бестолковы. Те декреты и прочее, которые исходят из Москвы по официальной линии, практически никакого значения не имеют, как не имеют, скажем, решительно никакого значения проектируемые тайные выборы. Ибо кто осмелится выставить свою кандидатуру, которая ведь будет не тайной, а открытой. Имеют значение только те – и отнюдь не публикуемые – директивы, которые идут по партийной линии. Скажем, по поводу означенного тайного голосования актив, несомненно, получит директиву о том, как тайно ликвидировать явных и неугодных кандидатов или явные и «антипартийные» предложения. В партийности и антипартийности этих предложений судьей окажется тот же актив. И тут ему придется сильно ломать голову: почему ни с того ни с сего «король» оказался партийно приемлемым и почему за «старика» вздули?

Партийная директива исходит от московского держиморды и, «спускаясь в низовку», подвергается обработке со стороны держиморд областных, районных и прочих, «прорабатывающих оную директиву» применительно к местным условиям. Так что одна и та же директива, родившись в Москве из одного источника, по дороге на село или на завод разрастется целой этакою многоголовой гидрой. По советской линии (через исполком), по заводской линии (через трест), по партийной линии (через партийный комитет), по партийно-соглядатайской – через отдел ГПУ и т. д., и т. д. Все эти гидры одновременно и с разных сторон вцепятся нашему активисту во все подходящие и неподходящие места, каковой факт способствовать прояснению чьих бы то ни было мозгов – никак не может.

Конечно, промежуточные держиморды об этих директивах друг с другом не сговариваются. Когда очередная директива кончается очередным крахом, возникает ожесточенный междуведомственный мордобой. Держиморды большие сваливают все грехи на держиморд мелких, и едет наш актив и за Урал, и на «низовую работу», и просто в концлагерь.

В самом чистом виде эта история произошла со знаменитым головокружением – история, которую я случайно знаю весьма близко. По прямой директиве Сталина юг России был разорен вдребезги – требовалось сломить кулачество в тех районах, где оно составляло подавляющее большинство населения. Андреев 119, нынешний секретарь ЦК партии, а тогда секретарь Северо-Кавказского крайкома партии, получил на эту тему специальную и личную директиву от Сталина. Директива, примененная к местным условиям, была передана секретарям районных комитетов партии в письменном виде, но с приказанием, по прочтении и усвоении, сжечь. Этот последний вариант я самолично видал у одного из, увы, уже только бывших секретарей, который догадался ее не сжечь.

На донского и кубанского мужика актив ринулся со всем своим погромным энтузиазмом. О том, что делалось на Дону и на Кубани, – лучше и не говорить. Но когда начались волнения и восстания в армии, когда волей-неволей пришлось дать отбой – Сталин выкинул свое знаменитое «головокружение от успехов» – от актива ему нужно было отгородиться во имя собственной шкуры.

Макиавелли 120не подгадил. Мужики из актива вытягивали кишки по вершку. ГПУ расстреливало и рассылало особенно одиозные фигуры, и сам я слыхал в вагоне старушонку, которая говорила:

– Вот Сталину, уж действительно, дай бог здоровья. Прямо из петли вытащил…

Только здесь, за границей, я понял, что старушонка эта, несмотря на весь свой преклонный возраст, принадлежала к партии младороссов 121…

Тот дядя, который догадался оную директиву не сжечь, – был очень стреляным советским держимордой. Он не только не сжег ее, он ее передал в третьи руки. И, взятый за жабры по обвинению в головокружении, сказал, что ежели с ним что-нибудь особенно сделают, так эта директивка, за подписью самого Андреева, пойдет гулять по партийным и по военным верхам… Дядя сторговался с ГПУ на том, что его выслали в Среднюю Азию. Директивка у него осталась и была запрятана в особо секретном месте… Но столь догадливые активисты попадаются нечасто.

Так вот и живет этот актив – между обухом рабоче-крестьянской ярости и плетью рабоче-крестьянской власти…

Власть с активом не церемонится – впрочем, с кем, в сущности, церемонится сталинская власть? Разве только с Лениным, да и то потому, что все равно уже помер… С активом она не церемонится в особенности, исходя из того весьма реалистического соображения, что этому активу все равно деваться некуда: лишь только он уйдет из-под крылышка власти, лишь только он будет лишен традиционного нагана, его зарежут в самом непродолжительном времени.

Оторванный от всякой социальной базы, предавший свою мать ГПУ и свою душу – чорту, актив «делает карьеру». Но чорт, как это известно было уже Гоголю, имеет чисто большевицкую привычку платить черепками 122. Этими черепками оплачивается и актив.

Люди, которые представляют себе этот актив в качестве «сливок нации» и победителей в жизненной борьбе, совершают грубую ошибку. Никакие сливки и никакие победители. Это – измотанные, истрепанные, обалделые люди, и не только палачи, но и жертвы. Та небольшая сравнительно прослойка актива, которая пошла на все эти доносы и раскулачивания во имя какой-то веры – пусть очень туманной, но все же веры, веры хотя бы только в вождей, – состоит, кроме всего прочего, из людей глубоко и безнадежно несчастных. Слишком широкие потоки крови отрезывают дорогу назад, а впереди… Впереди ничего, кроме чортовых черепков, не видно.