Юрий Толстой - Из пережитого. 4-е издание

Не принесла пока ощутимых плодов и идея создания в Ленинграде области свободной экономической зоны. Вообще, как мне кажется, эта идея находится в противоречии с поддержанием нормальных хозяйственных связей в масштабе всей страны, с тем, что ведущей тенденцией развития мирового хозяйства является интеграция, а не стремление к автаркии, то есть замкнутому хозяйству. К сожалению, многие, в том числе и Собчак, не понимают, что борьба с привилегиями – это всего-навсего ловля блох и что без оздоровления отношений в сфере производства совершенствование кредитно-финансового механизма (само по себе довольно сомнительное) ровным счетом ничего не даст. Элита должна быть во всяком обществе, без нее общество хиреет и гибнет, но только формироваться эта элита должна путем естественного отбора, а не в процессе митинговой демократии.

Собчак и другие деятели того же типа были вынесены на гребень волны популизмом, который, как я уже отмечал, сродни необольшевизму. Боюсь, что эти деятели не против того, чтобы под флагом борьбы с партократией мы вновь прошли тот путь, который был уготован нам с 1917 года.

Отсюда – расшатывание институтов союзной власти, подыгрывание сепаратистским тенденциям в республиках, мышиная возня вокруг заключения Союзного договора. К сожалению, эти деятели, возможно, и преисполненные самых добрых намерений, не понимают, что мы обречены на медленную мучительную эволюцию, альтернативы которой нет. Этим, помимо всего прочего, можно объяснить выход Собчака, Попова и других деятелей того же типа из партии, хотя не исключено, что решающими являются здесь чисто карьеристские мотивы.

Какие же наиболее характерные черты Собчака как человека и политического деятеля хотелось бы отметить?

Несомненно, что это даровитый человек, обладающий острым умом, способный улавливать настроения массы и играть на них. Это блестящий полемист, который может безапелляционно судить о сюжетах, о которых имеет довольно смутное представление. Это человек необычайно самолюбивый и честолюбивый, никогда не признающий своих ошибок. В известном смысле это политический наркоман, который превыше всего ставит упоение властью. В то же время это человек, не имеющий четкой долгосрочной программы, дилетант в политике, плохо разбирающийся в людях, падкий на лесть и угодничество, не умеющий и не желающий прислушиваться к чужому мнению и извлекать из него пользу в интересах дела.

Собчака можно сравнить с бенгальским огнем, который способен давать яркие вспышки. Но, к сожалению, у этого огня нельзя обогреться, да и пищу на нем приготовить нельзя.

Было бы любопытно сопоставить характеристику, которую один из лидеров кадетской партии, В. Д. Набоков, давал А. Ф. Керенскому, с качествами деятелей, вынесенных на гребень волны в период избирательной кампании 1988–1989 гг. и последующие годы. При этом я далек от мысли привязывать эту характеристику лишь к кому-то одному из них – по-видимому, она может быть отнесена ко многим. Любопытна и характеристика той социальной среды, которая взлелеяла Керенского и ему подобных (часто неожиданно для них самих). И здесь прослеживается много общего с днями нынешними. Вот выдержки из воспоминаний В. Д. Набокова, иногда даваемые в вольном пересказе, но точно передающие смысл соответствующих высказываний:

Трудно даже себе представить, как должна была отразиться на психике Керенского та головокружительная высота, на которую он был вознесен в первые недели и месяцы революции. В душе своей он все-таки не мог не сознавать, что все это преклонение, идолизация его – не что иное, как психоз толпы, что за ним, Керенским, нет таких заслуг и умственных или нравственных качеств, которые бы оправдывали такое истерически-восторженное отношение. Но несомненно, что с первых же дней душа его была «ушиблена» той ролью, которую история ему – случайному, маленькому человеку – навязала и в которой ему суждено было так бесславно и бесследно провалиться.

Может быть, слишком мягко сказано, что в «идолизации» Керенского проявился какой-то психоз русского общества. Ведь, в самом деле, нельзя же было не спросить себя, каков политический баланс того, в ком решили признать «героя революции», что имеется в его активе… Если он действительно был героем первых месяцев революции, то этим самым произнесен достаточно веский приговор этой революции.

Отмечая самолюбие Керенского, огромное и болезненное, а самомнение – такое же, Набоков приходит к выводу, что при таких качествах в нем, Керенском, очень прочно укоренились такие чувства к своим выдающимся политическим противникам, с которыми довольно мудрено было совместить стремление к искреннему и единодушному сотрудничеству. Bete noire в полном смысле слова был для Керенского Милюков, поскольку при всей болезненной гипертрофии своего самомнения Керенский не мог не сознавать, что между ним и Милюковым – дистанция огромного размера. В Милюкове не было никогда ни тени мелочности, тщеславия – вообще личные его чувства и отношения в ничтожнейшей степени отражались на его политическом поведении; оно ими никогда не определялось. Совсем наоборот у Керенского: он весь был соткан из личных импульсов.

С упомянутым сейчас болезненным тщеславием в Керенском соединялось еще одно неприятное свойство – актерство, любовь к позе и вместе с тем ко всякой пышности и помпе. Актерство его, свидетельствует Набоков, проявлялось даже в тесном кругу Временного Правительства, где, казалось бы, оно было особенно бесполезно и наивно, так как все друг друга хорошо знали и обмануть не могли.

Керенский органически не мог действовать прямо и смело, и при всем его самомнении и самолюбии у него не было той спокойной и непреклонной уверенности, которая свойственна действительно сильным людям (Наше наследие. 1990. V. C. 72–73).

К этой характеристике трудно что-либо добавить, она достаточно поучительна.

Означает ли это, что Собчак как политик бесперспективен, что ему в лучшем случае будет отведено время для написания мемуаров? Однозначно на этот вопрос ответить нельзя. Многое зависит здесь от объективного развития событий, не подвластных ни Собчаку, ни кому другому. Но многое здесь зависит и от него. Если он сумеет преодолеть свои отрицательные качества (а их у него предостаточно), переболеть «звездной болезнью», помнить, что он не только дирижер пока еще не слаженного оркестра, но и чернорабочий, то он завершит свою политическую карьеру, пользуясь признанием и уважением. Во всяком случае, я искренне этого ему желаю. Если же он окажется на это не способен, то его ждет незавидная судьба. Лично я советовал бы ему сосредоточиться на работе в Комитете по законодательству Верховного Совета СССР, где он под руководством такого умного и тактичного человека, как Ю. Х. Калмыков, смог бы принести несомненную пользу.