Анна Капица - Капица. Воспоминания и письма

Кончался 16-й год. Я хорошо помню волнение в доме – убийство Распутина, радость, разговоры, детали убийства. Это взбудоражило всех, произвело колоссальное впечатление на всю интеллигенцию. Говорили о том, что делается на фронте, какой развал. После Нового года, 1917-го, начались бурные события. Конец февраля – революция, отречение царя, общая радость, все вздохнули свободно. Интеллигенция встретила Февральскую революцию очень хорошо.

Запечатлелись в памяти споры взрослых, которые меня мало касались, и такая картина: белая кафельная печка, фигура папы. Он или стоит около печки, или сидит утром за столом, но видна только газета. Он просматривает «Новое время». Мама читает «Речь».

Летом 17-го года стало трудно с продовольствием, и было решено, что старшие классы нашей школы вместе с некоторыми родителями переедут на юг в Анапу. На юге можно было выжить лучше.

С этого времени семья наша распалась окончательно – мы с мамой уехали в Анапу, папа остался в Петрограде, братья ушли на фронт. Коля довольно быстро соединился с нами в Анапе. Алеша воевал до полного распада германского фронта».

У Анны Алексеевны хранилось письмо брата Алеши, написанное им в декабре 1917 года с фронта:

«Дорогая Анечка!

Я получил недавно твое письмо, за которое очень тебе благодарен. Сейчас я сижу в своей землянке и дежурю при телефоне (ты, наверное, знаешь, что я назначен в команду телефонистов). Я устроился очень хорошо и чувствую себя отлично, гораздо лучше, чем прежде. <���…> Мир уже почти заключен – наверное, вы это знаете, у нас каждый день происходит братанье. Завтра я пойду смотреть, в чем оно состоит, и тогда допишу письмо. <���…>

Сейчас получена телефонограмма, что переговоры о мире прерываются, т. к. союзники, а за ними и немцы, отказались от мира без аннексий и контрибуций. Объявлена мобилизация (недавно у нас началась демобилизация), идет на фронт Красная гвардия – очевидно, Троцкий хочет запугать немцев, но вряд ли ему это удастся. В общем, кажется, опять будем воевать, хотя мы абсолютно не можем сдержать наступление немцев, если они вздумают наступать. Пока еще определенного ничего не известно…»

«Через некоторое время Алеша покинул Западный фронт, – продолжает свой рассказ Анна Алексеевна, – и включился в Белое движение. Коля тоже ушел в Белую армию, хотя он был абсолютно невоенным человеком, воевать для него было ужасно. Но как офицер он не мог не войти в эту Армию. Алеша со своим темпераментом больше подходил к войне, она его как-то захватывала. Очень скоро мы с мамой получили известие, что Коля убит под Ставрополем (17 ноября 1918 года).

В 19-м году к нам в Анапу на короткий срок заехал Алеша и отправился дальше в Новороссийск. Там он вскоре поступил на бронепоезд, воевал и под Харьковом тоже был убит. (9 июля 1919 года).

Эти страшные смерти, гибель обоих сыновей, потрясли маму. Она была в ужасном состоянии. У нее произошел какой-то душевный переворот – она стала очень религиозным человеком и в этом находила успокоение. Мама решила, что меня нельзя оставлять в России – того и гляди я тоже уйду на фронт, тогда такое было настроение. А любила меня мама страстно. Но это я оценила много позже и, вероятно, часто доставляла ей если не горе, то боль. Но я была совершенно самостоятельна в своих вкусах, своих связях, дружбе и вообще в жизни. Я тоже очень любила маму, но близости, которой ей бы хотелось, у нас не было.

Мама решила эмигрировать, и мы уехали за границу вместе с нашими друзьями Скрипицыными. В Новороссийске сели на какой-то французский полугрузовой пароход, где спали и жили в трюме. Пароход, видимо, довез нас до Константинополя. Помню, что там я заболела и мы сняли комнату в Галате – это был самый бедный морской квартал. Но, несмотря ни на что, успели посмотреть Святую Софию.

В конце концов мы добрались до Женевы и на какое-то время осели там. У Скрипицыных в Женеве был свой дом, а мы с мамой рядом снимали комнату, очень симпатичную. С этого времени, хочешь не хочешь, мне пришлось стать серьезной, взяться за ум. Начала изучать английский язык, ведь французский я знала достаточно хорошо. Меня заинтересовало искусство, и я поступила в Ecole des Arts et Metiers (Школа искусств и ремесел). Это была школа, где изучалась и живопись, и разные прикладные вещи.

Через некоторое время мы решили перебраться в Париж. Жизнь в Швейцарии была очень дорогая. Когда мы переехали во Францию, там уже был в командировке папа. Мы встретились, а до этого, когда жили в Швейцарии, мы с ним только переписывались. Во Франции после пережитой трагедии – гибели сыновей, родители помирились вполне. Мама поняла, что семейной жизни у них не может быть, но дружба и любовь осталась. Существовала я – и для того, и для другого. Они оба сосредоточили свою любовь на мне и как бы в этом снова слились духовно. Их соединило общее горе и любовь ко мне, единственному оставшемуся ребенку из пяти! Папа всегда смотрел, чтоб мы с мамой ни в чем не нуждались, чтоб у нас было достаточно средств.

В Париже папа жил с Анной Богдановной Ферингер, которая и была причиной разрыва родителей. Он занимался за границей самыми разнообразными флотскими делами. Кроме того, он никогда не прекращал научной работы, ведь он был математик, а математику не надо лаборатории, ему нужен карандаш и бумага. Я думаю, что ему просто хотелось жить за границей. Мой отец был всегда вне политических событий. Он для своего класса был чрезвычайно странным человеком, принимал любое правительство, особенно не обращая на него внимания. Все правительства были одинаково плохи для него, он никакого не уважал и никому не доверял. Теперь когда я смотрю на его жизнь, то понимаю, что Алексей Николаевич смотрел на наше правительство как на землетрясение, наводнение, грозы. Что-то существует такое, но надо продолжать свое дело. Поэтому отец совершенно спокойно после Октябрьского переворота оставался, собственно, в том положении, в котором он был, преподавал в той же Морской Академии. И в конце концов ему предложили быть начальником Академии, на что он согласился. Конечно, это было в высшей степени странно: шел 18-й год, папа был полный царский генерал и, несмотря на это, совершенно спокойно стал начальником Академии. И тут ему пришлось читать лекции по высшей математике такому контингенту слушателей, которые, на мой взгляд, не знали вообще математики. Это был младший состав, а не офицеры. Но он был совершенно блистательным лектором и все это превзошел, и его слушатели, главное, это превзошли. Он, собственно, воспитал этих людей. Алексей Николаевич считал, что на нем лежит ответственность за судьбу русского флота и нужно делать свое дело. Он много лет работал за границей, мог там остаться, но ему это не приходило в голову. Его психология очень интересна, потому что это совершенно не психология людей его класса.