Владимир Хотиненко - Зеркало для России

Дела зэков мы всегда вместе с ними везли. Если кто-то заинтересовал, то идешь после смены и находишь его дело. Прочитаешь, кто он и за что сидит, что с ним в жизни приключилось, пойдешь еще посмотришь на него… Довольно фантастический период в моей жизни – этот год. Именно он вдруг все определил, расставил в жизни все. Произвел такую рокировку, если пользоваться шахматной терминологией. Фантастическую, промыслительную! В полном смысле этого слова.

К сожалению, в конвой меня ставили реже, чем я того хотел. Я должен был оформлять красные уголки и всяческие стенды – просто потому, что умел это делать.

Часть наша стояла в самом Свердловске. Причем не на окраине, а довольно центрово. Смотришь с третьего этажа казармы – перед тобой как на ладони и Центральный рынок, и площадь Ленина. Столько соблазнов!

Человек с ружьем – не простая штука. Особенно ближе к концу службы. Именно в конце службы мне, что называется, «повезло». Хотя я это посчитал тогда везением безусловным. В марте случился бунт на зоне.

Тогда о таких происшествиях не писали. Это сейчас все телеканалы это показывали бы, а тогда же все скрывалось. А это был мощный бунт. Поубивали «стукачей», «шестерок», сожгли зону. Нас, как только начальство услыхало, что на зоне бунт, – по машинам. Я не захватил даже запасных теплых портянок, автомат только схватил – и в машину! Главным было увидеть, как это, что это такое – бунт на зоне. Подъезжаем – впереди автоматные выстрелы, и одиночные, и очереди. Вот приехали, а ничего не понятно. Как на войне. Все полыхает, и командир наш, полковник Алекса, стоит на куче угля, какие-то команды сверху раздает. Где-то совсем рядом кто-то в кого-то стреляет, а у нас и патронов с собой нет. Автоматы-то мы похватали, а патроны нам не выдали. Загнали нас в какую-то казарму, построили, стоим…

И помню я такое ощущение, что хочется патронов – как пить хочется! И наконец приносят цинк с патронами, а оказывается, у нас ножа никто не взял. Этот цинк ведь вскрывать нужно, а ножа нет! Стали ломать его о перила кровати, чем попало долбать – и вот, наконец, он разломался. Патроны раскатились по всей казарме. И лейтенант кричит: «По три патрона!» Я нырнул под кровать – там целая россыпь патронов. Я три сразу отложил, чтоб только показать, а в карманы насовал, сколько влезло. Вставил потом в магазин эти три патрона – помню, легко встали, хорошо. С грудой патронов-то в запасе.

Мой армейский автопортрет

В общем, к утру бунт усмирили как-то – нас даже не подпустили. Мы только постояли в дальнем оцеплении. Но потом их развозить нужно было по зонам (здешней зоны-то не стало, дотла спалили). Там недалеко была железная дорога, и мы их в автозаках развозили по вагонам. К этому моменту – я же портянок не взял запасных – у меня ноги так задубели, что я их уже не ощущал. Злой был, как собака.

Вдруг Михалков говорит: «Может быть, попробовать в режиссуру? Заканчивай службу, вот тебе мой телефон и приезжай в Москву».

Март на Урале – удовольствие то еще. Иногда капель, но чаще лютый холод. Помню это ощущение, когда ног под собой не чувствуешь. Да еще эти зэки злые, грузишь их, грузишь. Помню, одну партию в автозак загрузили, а они нам сквозь решетку: «Ну, мы тебя, дрянь бацильная…» и слова замысловатые всякие. А на автомате, на конце ствола, есть компенсатор. Чтобы отдача поменьше была и ствол не вело. Он скошенный такой, довольно острый. Вот этим компенсатором туда, через решетку, в них и тычешь – зверюга в тебе тоже просыпается (сегодня это очень неприятно вспоминать).

Когда вернулись в часть, я ноги засунул в батарею, между колен радиатора. А батарея холодная! И я подумал: «Ну все, не могу больше».

Но все равно, в армии постоянным ощущением было – себя открываешь. Ведь разумный человек читает себя как книгу. Сам себя читает. И это была страница, которую я очень внимательно прочел.

Мой рисунок для одного из дембельских альбомов

С другой стороны, в армии мне все-таки повезло с тем, что часто заставляли оформлять всяческие красные уголки и ленинские комнаты. Эта работа по сравнению со многими другими работами в армии была комфортной. Да просто кайф – сиди себе в тепле, никаких нарядов, строевой, сходил пообедал, рисуешь, чертишь…

В основном в этой части служили чеченцы, ингуши и западенцы. Их направляли в конвой по понятным причинам: «приболтать» их, то есть уговорить, подбить на что-то, зэкам гораздо труднее. Я рисовал своим товарищам самые значимые, гордые, заключительные страницы дембельских альбомов, где человек, который демобилизуется, уже в аксельбантах, в загнутых погонах, в приталенной парадке. А поскольку я эти портреты рисовал, то был персоной абсолютно неприкасаемой. Меня ночью будили картошечки поесть с мясом, были и другие привилегии.

Никаких инцидентов с однополчанами у меня в армии не было. Хотя порою балансировал на грани. Но, в общем, получалось «разрулить» дипломатическими средствами, бескровно.

Главное, что произошло со мной во время службы в армии, случилось во время моего отпуска, который был мне предоставлен через полгода безупречной службы. Как раз я досрочно оформил очередной красный уголок и получил недельный отпуск. В кабинете замполита ночами сидел – все писал что-то плакатным пером, рисовал. И наконец-то был вознагражден – вышел на волю.

Целая неделя отпуска! И мой товарищ Саша Кротов, однокурсник, говорит: «Послушай, приехал Никита Михалков». Кажется, по линии общества «Знание». И Саша чуть ли не силой меня потащил к Михалкову. Я Саше говорил: «Зачем я пойду? У меня всего неделя. Надо скорее пить, закусывать, гулять с девчонками!» Напоминаю, я ни о какой режиссуре тогда даже не помышлял. Но Саша был настойчив. И вот в гостинице «Центральная», отлично помню, в большом номере-люкс собралось человек 10–12 – такая камерная была устроена встреча Никиты Сергеевича с творческой молодежью Свердловска. Кто это организовал, не помню.

Михалков только что закончил съемки «Неоконченной пьесы», но фильм еще не вышел. И, кажется, он снимался уже в «Сибириаде» на тот момент. Или вот-вот должен был начать сниматься. Они же в Сибири снимали, поэтому путь его после Свердловска лежал дальше на восток. Но мы разговорились с Никитой совсем о другом.

Выступления, которого я изначально ждал, как такового не было. Просто все сидели и общались. Задавали друг другу вопросы. За разговором что-то выпивали.

Среди всех гостей только я был в солдатской форме. И мы разговорились с Никитой. Ведь он тоже, может быть, единственный из сидящих за этим столом, отслужил в армии. Причем не в кавалерийском полку при «Мосфильме», как многие его коллеги, а на Тихоокеанском флоте, на Камчатке.