Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Сошедший сам

Не всё в том зимнем турне шло, как по маслу. Во-первых, Маяковский стал вдруг неважно себя чувствовать. Во-вторых, начались придирки местных партийных органов.

24 января в Народном доме имени Луначарского города Пензы должен был читаться доклад на тему «Идём путешествовать!». Местная газета «Трудовая коммуна» напомнила читателям:

« Вокруг имени Маяковского до сих пор не остыли горячие споры и литературные пересуды ».

Об этом, видимо, были прекрасно осведомлены и местные власти, и Павел Лавут особо отметил:

« … в Пензе заведующий Политпросветом отказался разрешить вечер Маяковского на том основании, что ему якобы неведомо его имя. (Не скрывалось ли за этим пренебрежение к поэту?) По моей просьбе вмешался горком, и разрешение было получено. Вскоре политпросветчика освободили от работы ».

Любопытный инцидент! Сразу вспоминается вояж по городам России, который совершали в царское время молодые футуристы Бурлюк, Каменский и Маяковский. Тогда выступления стихотворцев тоже иногда запрещали. Теперь вновь стали возникать запреты.

Возникает вопрос, а какой документ предъявлял пензенским властителям администратор Павел Лавут? Ведь если у него в руках была какая-то обычная « бумажка » (пусть даже с подписями и печатями), на неё вряд ли обратили бы внимание в местном горкоме?

Аналогичная ситуация возникла и в следующем городе – Самаре, где 26 января было намечено выступление в местном партийном клубе с тем же докладом о « левой литературе ». Павел Лавут писал:

« Политсовет всячески пытался затормозить выступления. Он требовал представить тексты стихов и подробно изложить содержание докладов (мудрый товарищ, что и говорить). Мне удалось убедить не тревожить больного. Потом, как и в Пензе, всё уладилось ».

Лавут наверняка предъявил « бумагу », которая сразу « всё уладила ». Что это был за документ? Задумаемся над этим.

Итак, выступление поэта-лефовца состоялось. Газета «Трудовая коммуна» дала такой комментарий:

« Зал губкома переполнен. На эстраде – громадный Маяковский. Голосищем своим, рождённым, чтобы перекликаться с громами, он бросает в зал слова вступления доклада. Каждое слово, как громыхающий поезд, наезжает на толпу. Маяковский говорит о "лице левой литературы"…

На столе – груда записок. Маяковский кладёт на них свою громадную руку и говорит, что наверняка большой процент вопросов – об его отношении к Есенину. Есенин, по мнению Маяковского, не был идеологом хулиганства, как теперь пытаются его изобразить некоторые критики. Он перепевал старую лирику… Пьяный угар, кликушество, распутиновщина под маской кудрявого Леля – вот что вредно в жизни Есенина. Он шёл по линии наименьшего сопротивления ».

Павел Лавут добавляет, что Маяковский после такого заявления прочёл своё стихотворение «Сергею Есенину», сказав перед чтением:

« —После смерти Есенина появилась целая армия самоубийц. Прослушав стихотворение, я надеюсь, вы не пойдёте по их стопам ».

29 января с тем же докладом («Лицо левой литературы») Маяковский выступил в зале Саратовского Народного дворца. Местная газета «Известия» описала поэта так:

« На эстраде – большая монументальная фигура. Почти на голову выше высокого человека. Голос – способный заглушить рёв шторма, покрыть сотни других голосов – дружеских и враждебных. Большие размашистые руки. Такой же размашистый, смелый жест, увеличивающий силу и выразительность речи.

Маяковский по натуре – боец, а боец должен быть и смелым, и дерзким и беспощадным в борьбе. Отсюда – "все его качества". Портрет Маяковского надо рисовать не "киселём и молоком" (выражение друга его Бурлюка), а лепить из цемента, замешанного на купоросе. Маяковский разрушает, разъедает то, что ему ненавистно, и одновременно строит – правильнее: хочет строить новую жизнь и новую "левую" литературу ».

В своём докладе поэт заговорил о главной проблеме советской литературы той поры:

« Нашей литературе угрожает опасность: её захлёстывает безграмотность !»

На следующий день доклад поэта призывал уже совсем к другому: «Идём путешествовать!» Эта тема, казалось бы, никакого отношения к стихотворчеству не имела. Но разговор вновь перекинулся на то, понятны ли пролетариям стихи Маяковского, нужно ли рабочему классу вообще его творчество.

Те же саратовские «Известия» отметили:

« Обмен мнениями минутами подымался до предельных градусов полемического термометра… Снова разгорелся продолжительный спор, так и не получивший, конечно, разрешения… »

Этот ли темпераментно бурный диспут стал причиной, но, после того как доклад был прочитан, сам Маяковский путешествовать уже не мог – у него поднялась температура. Произошло, по словам Лавута, « вынужденное заточение в номере ». В качестве пояснения Павел Ильич привёл строчки самого Маяковского, сочинённые чуть позднее (они взяты из стихотворения «Фабриканты оптимистов»):

«Не то грипп, / не то инфлуэнца.

Температура / ниже рыб.

Ноги тянет. / Руки ленятся.

Лежу. / Единственное видеть мог:

напротив – окошко / в складке холстика —

"Фотография Теремок,

Т.Мальков и М.Толстиков"».

А заканчивалось стихотворение так:

«Если ты загрустил, / не ходи далеко —

снимись по пояс / и карточку выставь.

Семейному уважение, / холостому альков.

Салют вам, Толстиков и Мальков —

фабриканты оптимистов».

2 февраля 1927 года Владимир Владимирович вернулся в Москву.

Выздоровев, Маяковский продолжил прерванное турне, начав готовить новые вояжи.

Вскоре состоялось заседание членов Совета Федерации писателей, на котором группу «Новый Леф» приняли в состав этого объединения, а Маяковский вошёл в Совет и в Исполнительное бюро Федерации.

А 4 февраля 1927 года Всесоюзное общество культурной связи с заграницей (ВОКС) направило в Моссовет письмо в связи с планировавшейся поездкой поэта-лефовца за рубеж:

« В.В.Маяковский делегируется обществом культурной связи с заграницей в Варшаву, Прагу и Париж для прочтения докладов. Левые писательские круги как Польши, так и Чехословакии приветствуют приезд товарища Маяковского и придают ему большое значение ».

Раз речь зашла о новой зарубежной поездке Маяковского, по логике вещей, следует искать и очередную гепеушную акцию, которая должна была напомнить зарубежной аудитории о том, что в стране Советов поэта-лефовца нещадно критикуют, а также преследуют за написанные им строки.

Следы такой акции обнаруживаются сразу – заглянем в Коммунистическую академию, в которой 13 февраля общественность Москвы проводила диспут «Упадочное настроение среди молодёжи (есенинщина)». Слово « есенинщина », как считают, ввёл в обращение журналист Лев Сосновский (тот самый, который, напомним, входил в советскую партийную элиту).