Вадим Дробинин - Блог без имени и адреса. Сборник эссе

Отравленные цинизмом люди просыпаются и едут в тщеславный сиюминутный город, который медленно перемалывает их планы и мечты в пыль, тяжелыми гроздьями оседающую на лакированных туфлях. Я же с любопытством наблюдая за мрачными лицами, наслаждаясь чистым от туч небом, и, видимо, вызываю ненависть просто из-за своего прекрасного настроения.

Над рассадником фастфуда, торговым центром и крытым рынком общипанным клевером возвышается мое пристанище на ближайшие годы. При желании можно подняться на крышу, смешать себе коктейль из веселья напополам с тоской и окинуть взглядом ночную панораму: вдалеке взмывают самолеты, где-то совсем рядом жизнь притягивает другую жизнь, а у самой линии горизонты светится марево бесцельных тусовок.

«Самая неприятная тишина там, где много людей молчат». Как иронично, что в нашем общежитии самая неприятная тишина в лифте.

Любой человек стремится к абсолютным знаниям и силе. Всемогущество и всеведение – вот те столпы, ради которых каждый готов пожертвовать жизнью, ресурсами и шоколадными маффинами из Старбакса. Именно на них чуть более чем полностью основана западная культура, именно ради этого затеваются войны, но… Что мне грозит, пока люди в метро читают Донцову, а не Достоевского?

Всякий раз, когда я выхожу с Тверского бульвара к кремлевским звездам, мне вспоминается Невский проспект. Если не смотреть вперед, то легко почувствовать себя на той «теневой» стороне, c которой можно свернуть за стейками в «Телеграф» на Рубинштейна, потом пойти дальше по многочисленным улочкам исторического центра и снова почувствовать себя живым. Но стоит приглядеться и Буквоед превращается в книжный магазин «Москва», а воздух вновь дрожит от резко проносящихся мимо машин, которые успевают в коротком реве мотора выразить всю свою ненависть к ограничивающим их амбиции правилам и опять застыть в пробке.

Темнота, до последнего висевшая на глазах тугой повязкой, неохотно отступает лишь перед поворотом на Арбат. В канун Самайна здесь ярче, чем обычно: видимо, собравшиеся со всей Москвы люди разжигают сладким маслом бытия яркие огни электрических фонарей. Я люблю этот кельтский праздник за осенний аромат тыквенных пирогов, свечи, медленно растворяющиеся в глубине «светильников Джека», и (что самое главное) за глухой гул толпы, напоминающий шум лесных деревьев – не веселятся только ленивые и излишне религиозные.

Ты задумчиво рассуждаешь о кривоватой красоте каждой ноты Лу Рида и вспоминаешь романы Рушди, пока я заказываю кукурузные хлопья, чтобы не перепутать обычный ужин со свиданием. Пару недель спустя мы завтракаем в Жан-Жаке яйцами с голландским соусом, которые были названы в честь американского брокера, но дело, в общем-то, далеко не в этом. Вы, наверное, все-таки не понимаете, что же случается в те моменты, когда время и пространство перестают что-то значить, мир предстает в истинном свете, а в очарованном сознании настойчиво звучит эхо давно прошедших событий. В чем там скрывался дьявол, Сиксмит, в местоимениях?

Мне пятнадцать и я стою на футбольном поле детского лагеря где-то в лесах под Саратовом. В небе переливаются теплыми искорками звезды, поток персеидов проносится по полуночному поднебесью, обещая исполнение всех желаний, а слабо мерцающие спутники лениво плывут по орбите. Заканчивается первая для меня смена в Летней компьютерной школе.

Следующие три года пролетят незаметно. Мне восемнадцать и саратовские леса давно уже сменились на костромские, но небо все так же завораживает. Где-то за спиной трещит последний в этой смене костер, пламя которого не только согревает, но и дарит тепло про запас – на случай длинной и холодной зимы. Множество всегда искренних друг с другом людей наслаждаются компанией, которую можно собрать только здесь, ясно понимая, что в этом тесном мире они еще не раз встретятся – рано или поздно, так или иначе.

Ни в одном другом месте нет такого светлого настроения. Может быть именно поэтому, вернувшись в цивилизацию (цивилизацию ли?) я неосознанно жду некого порыва ветра, что сорвет с вечно суетливых и умеренно лживых людей вокруг меня маски, обнажая не то что кожу – мясо? Впрочем, эта хандра всегда лечится: самое главное – в первые недели не пересматривать фотографии и заниматься чем-нибудь поглощающим. А потом уже и до лета недалеко.

Всё перед вами, нужно только остановиться и увидеть. И если вам это удалось, то вы никогда не перестанете стремиться туда, к ясному небу и мерцающим звездам – в место, где можно сбросить с себя тесные оковы навязанных убеждений и стать частью этого восхитительного мира (или, скорее, не стать, а вернуться к ощущению сопричастности).

И я вернусь.

Состав Новокузнецк-Москва в очередной раз пытается набрать скорость, но вновь останавливается на какой-то безымянной станции. Толпы людей бредут к палаткам с мороженым, скупают мягкие игрушки и фарфор, жалуются на жару и стараются оттянуть свои страдания, судорожно вдыхая насыщенный бензином воздух. Две женщины на нижних полках грустно обсуждают личную жизнь президента одной холодной страны, уставший ребенок слева пытается дочитать комикс, а за окном занимается рассвет – в таких поездах всегда будят за несколько часов до прибытия.

Утренняя Москва никогда не вызывает отвращения. Стоит только отойти в сторону от Казанского вокзала, оставив позади девушек, приехавших покорять столицу, как меня встречает сонный и нисколько не деловой город. Дорога до Лубянки занимает полчаса. По улицам лениво двигаются машины, мерцающие вывески «Шоколадниц» обещают редким прохожим вечную любовь, заботу и кофе на вынос, но отделываются свежевыжатым соком и подсушенным багетом с пармской ветчиной. Приемная комиссия самого либерального университета России окружена не столько школьниками, сколько их родителями. Из толпы раздаются несвязные крики про ЕГЭ, но внутри на удивление спокойно: вежливые студенты, зарабатывающие оценки за практику, выдают расписки и ставят печати. Отдав оригиналы документов я бреду по уже проснувшемуся городу, морально готовясь провести здесь еще четыре года.

Чистые пруды не пощадило время. Темно-зеленая гладь манит спасительной прохладой, уподобляясь водам Ишмы, но воображение услужливо рисует скелеты несчастных, рискнувших подойти поближе, поэтому стойкие москвичи и гости столицы упрямо продолжают путь. Впрочем, друзья – это то, что помогает примириться с мрачной московской действительностью. Более того, из-за них хочется возвращаться в Нерезиновую снова и снова.

Листья с изрядно потрепанных разбушевавшейся стихией веток осыпаются вместе с последними надеждами на теплую осень. Безумно нетерпеливые дни сменяют друг друга, понедельник начинается не в субботу, а в четверг, воскресенье оборачивается горечью о бесцельно проведенных во сне часах, и беспощадная простуда радостно потирает руки.