Петр Люкимсон - Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера

Об этом же говорили и билгорайских иешивах и синагогах, но смысл ведущихся там дебатов сводился к тому, можно ли считать свержение царя в Петербурге предвестием прихода Мессии, или нет; является ли проносящаяся над миром война той самой последней войной между Гогом и Магогом, и если и это и в самом деле так, то кто может потянуть на роль Мессии – неужели Лейб Троцкий?

В те дни отрок по имени Иче-Герц Зингер разрывался между двумя этими мирами.

Его знание иврита вскоре сделало его своим человеком среди сионистов, и даже дало пусть скудный, но все-таки какой-никакой заработок – внука Старого Ребе стали приглашать в сионистские семьи давать уроки иврита.

Ну, а когда стало известно, что сей одаренный вьюнош еще и пишет стихи (хотя сам Зингер об этих своих опытах всегда отзывался крайне уничижительно), то его стали приглашать во все дома, где собиралась «просвещенная» молодежь. И под осуждающие взгляды матери и других родственников Иче-Герц теперь все чаще и чаще вечерами уходил из дому.

Ему нравились ведущиеся на таких вечерах разговоры; нравилась та свобода, с которой держались все участники и, само собой, нравилось, что вокруг было много девушек, к которым он давно уже испытывал отнюдь не платоническое влечение. Это был его мир – мир, где много говорили о книгах, читали стихи, влюблялись и не скрывали этих влюбленностей…

Но с первыми лучами солнца, повинуясь привитому с детства инстинкту, Иче-Герц снова оказывался в бейт-мидраше, читал от первого до последнего слова утреннюю молитву, а затем брал с полки «Путеводитель заблудших» Рамбама, «Кузари» Иегуды Халеви или «Вечность Израиля» Магарала и с головой погружался в чтение. Уже немало узнавший и прочитавший, он вновь и вновь поражался глубине мыслей еврейских мудрецов и философов; с удовольствием слушал споры стариков по тому или иному талмудическому вопросу, восторженно охал вместе со всеми, услышав никогда прежде не слышанный мидраш [22] Мидраш (от древнеевр. "дараш" – "искать", "исследовать", "истолковывать"), жанр раввинистической литературы, гомилетическое и экзегетическое толкование Библии. или новое толкование запутанного места Торы.

Это тоже был его мир; мир, с которым он был связан миллионами невидимых нитей, без которого – и в этом Иче-Герц был абсолютно убежден! – просто не представим еврейский народ, ибо этот мир и есть сосредоточие его культуры, источник его силы и самобытности.

В эти минуты Иче-Герц начинал думать, что его преследует некий бес, который задался целью соблазнить внука и сына раввина, оторвать его от Торы и служения Богу, и этот бес и толкает его каждый вечер на «греховные вечеринки». Чтобы избавиться от привязавшегося к нему черта, юноша пытался с головой погрузиться в священные книги, с азартом участвовал в талмудических дебатах, проявляя порой поистине выдающиеся знания.

Однако если поначалу в иешиве отдали должное глубине познаний гостя из Варшавы, то с каждым днем к нему относились все более и более холодно. За юношей прочно закрепилось прозвище «Эпикойрес» [23] Эпикойрес (по имени др. – гр. философа Эпикура) – еретик, человек, отступившийся от иудаизма и придерживающийся чуждых ему мировоззренческих взглядов. , а от эпикойреса, как известно, Талмуд советует держаться подальше.

Атмосферу еврейских молодежных вечеринок в Билгорае Башевис-Зингер впоследствии прекрасно передал в своей новелле «Фаталист», представляющую поистине блестящий образец этого жанра, если следовать словам Гете, что «новелла – это не что иное, как рассказ о случившемся неслыханном происшествии».

Захватывающая история о споре между местечковым фаталистом Биньямином Шварцем и красавицей Хейеле Минц, закончившаяся тем, что поезд, который должен был раздавить Шварца, остановился в метре от него, после чего Хейеле не оставалось ничего другого, как выйти замуж за высмеиваемого ею парня, как обычно, позволила Башевису-Зингеру поставить перед читателем целый ряд вопросов о природе любви и страсти, о свободе выбора и предопределении и т. д.

Построенный, подобно многим другим новеллам Зингера, как «рассказ очевидца», «Фаталист» завораживает точностью своих деталей, естественностью диалогов, такой зримостью всего происходящего, что в результате и в самом деле возникает ощущение, что речь идет не о художественном вымысле, а о действительном происшествии, едва ли не о документальном очерке. Но вместе с тем в этой короткой, точно рассчитанной на одну газетную полосу, новелле Зингеру удалось и создать несколько необычайно ярких, запоминающихся образов, и запечатлеть сам мир еврейской молодежи эпохи Первой мировой войны; ее настроения, развлечения, волновавший ее круг проблем:

«У молодых людей был свой клуб, и приезд образованного человека был хорошим поводом собраться. В честь Биньямина устроили вечер вопросов и ответов. Бумажки с записанными на них вопросами положили в коробку, а он должен был их вынимать и отвечать. Одна девушка спросила, верит ли он в Провидение, и вместо того, чтобы сказать несколько слов, он рассуждал целый час. Оказалось, что в Бога он не верит, но зато верит в предопределение. Если кто-то на ужин съел лук, то произошло это потому, что он должен был съесть лук на ужин. Так было решено миллион лет назад…

…Он говорил слишком долго, но слушатели не потеряли интереса к теме, и последовала бурная дискуссия.

…Мы-то думали, что все эти разговоры о предопределении скоро утихнут, уступив место реальным проблемам. Тем более что и сам Биньямин сказал, что это явление невозможно постичь логически. В предопределение можно верить или не верить. Но почему-то наши молодые люди приняли этот вопрос близко к сердцу. Бывало, мы устраиваем собрание, посвященное правам на Палестину или образованию, а вместо этого все обсуждаем фатализм. А тут еще местная библиотека приобрела роман Лермонтова «Герой нашего времени» в переводе на идиш о фаталисте Печорине…»

Чувствуя равное притяжение к обоим мирам – светскому и религиозному, – юноша в равной степени чувствовал себя чужаком как в том, так и в другом, и трудно сказать, как бы он жил в Билгорае, если бы не местный часовщик Тодрус. Обладатель большой библиотеки, человек образованный, Тодрус пригласил внука покойного раввина давать уроки иврита своей 16-летней дочери. Разумеется, Иче-Герц втайне влюбился в свою ученицу, но так и не решился признаться ей в этом, опасаясь, что такое признание может закрыть перед ним двери единственного дома в Билгорае, в котором он себя чувствовал по-настоящему уютно.

Домашняя библиотека Тодруса позволяла ему значительно расширить свой кругозор. Художественная литература в этой библиотеке соседствовала с философской, и именно у Тодруса Зингер впервые прочитал труды входившего во все большую моду Зигмунда Фрейда и «Капитал» Карла Маркса.