Лидия Снятиновская - История моей жизни. К истории рода Снятиновских. Жизнь и смерть свщнмч. Константина Переславского (Снятиновского). Три божьих чуда в моей жизни

Вернемся к событиям в нашей семье, происходившим в 1918 году.

После похорон дяди Кости к Шуре подошел председатель Совета солдатских депутатов, который был организован из освобожденных революцией пленных венгров, бывших в плену в Переславле. Он спросил Шуру – будет ли она возбуждать дело по убийству дяди Кости. Шура сказала, что, конечно, не будет. И он подтвердил, что это решение правильное – отца Константина все равно не вернешь. Этот Совет относился с симпатией к нашей семье и ко мне, малышке, особенно. Пленные венгры еще до их освобождения, содержались в подвале большого дома, недалеко от нас. Я часто самостоятельно ходила туда. Помню, что ложилась на тротуар и смотрела на них в окно, а они открывали форточку, что-то мне говорили и улыбались. Шура приходила туда за мной, и они просили, чтобы я приходила еще. «Ведь у нас дома тоже остались дети» – говорили они.

А в это трудное для нашей семьи голодное время после смерти дяди Кости, солдатский Совет привез нам дрова и картошку. Это нам тогда было просто необходимо. Мама и Шура были в состоянии полной растерянности и тоски. Положение семьи было тяжелое. Количество хлеба, получаемое по хлебным карточкам, было чрезвычайно мало. В магазинах ничего не продавалось. Поэтому привезенная картошка была «манной небесной».

Продали лошадь. И надо же было случиться такому несчастью: когда Шура получала деньги за лошадь, в употреблении были еще царские деньги, а буквально на другой день был объявлен декрет о том, что царские деньги не действительны и вводятся новые деньги – советские. Это был ужасный удар!

Из хозяйства оставили корову. Это была наша кормилица, особенно важно это было для ребенка.

Шуру с работы уволили. В городе была безработица, и Шура стала безработной. Но деньги надо было зарабатывать. Спасение было в «золотых» руках Шуры – она прекрасно шила и вышивала. Жизнь шла своим чередом. Одеждой и обувью за годы войны люди поистрепались страшно. И к Шуре приходили с заказами что-то сшить, что-то переделать. Но время было тяжелое и заказов было мало.

Особенно тяжело было с обувью. И люди стали шить матерчатую обувь. И Шура с мамой тоже освоили это производство и выполняли заказы. На подметку нашивалась веревка, пришивался матерчатый верх и приколачивался каблук. Изготовлением каблуков занимался отец Евгений Елховский. Он очень стеснялся этой работы, но голод не тетка! У него была очень большая семья. За каблуками к отцу Евгению посылали меня. Мне было лет пять. Давали мне в руки образец каблука, я передавала отцу Евгению заказ на определенное количество штук – сколько у Шуры заказано было туфель. Такая обувь была широко распространена в России в двадцатые годы. Мне – уже взрослой, рассказывал мой муж, что на Украине, где он жил в эти годы он тоже ходил в веревочных туфлях.

А зимой мы ходили в валенках.

С какого-то времени у нас стали жить ученики, ребята из сел, окончившие 4-х классную сельскую школу и приезжающие в Переславль для учебы в 9-тилетней школе. Они жили у нас на полном обеспечении. Родители своим детям привозили продукты для их питания. С нами родители тоже расплачивались сельскохозяйственными продуктами. Мама в русской печи готовила для ребят и для нас завтраки, обеды и ужины. Пекла хлеб. Помню, что в нашей спальне стоял большой чан с зерном. Шура временами ходила на мельницу, приносила муку и мама пекла хлеб для всех. Для мамы это, конечно, была большая нагрузка. Но мы были сыты.

Первыми жильцами были две дочери сельского священника Орлова. Деревенская интеллигенция – две славные девочки-певуньи. Они знали очень много старинных русских песен. В длинные темные вечера мы собирались все вместе у теплой голландской (изразцовой) печи. На столе мерцала коптилка, керосина для лампы не было. Разговаривали, рассказывали страшные истории, грызли семечки и пели русские протяжные песни. Я вспоминаю это время с теплотой и любовью.

В те годы вся Россия грызла семечки. Я думаю это для того, чтобы заглушить постоянно ощущаемый голод.

Мое детство совпало с самым трудным временем России, и недостаток в питании сказался на состоянии организма. Я легко простужалась и много болела. Наиболее болезненно я ощущала отсутствие сахара. Пили чай с сахарином, подсушенной свеклой и еще чем-то. Настоящий сахар, который получали по карточкам, а чаще не получали, мама давала мне редко и такими маленькими порциями, что слово «сахар» я не называла, а просила у мамы – «дай чуть-чуть». Недостаток сахара в организме я ощущала очень долго. Он прошел только после уколов глюкозы, сделанных мне после окончания Отечественной войны, когда мне было уже 30 лет.

Несколько лет мы продолжали держать корову. Это очень улучшало наше питание. Вся тяжелая работа по уходу за коровой лежала на маме. Особенно тяжело было зимой. Корова стояла в холодном хлеву. Когда приходило время корове отелиться, то мама за ночь несколько раз выходила к ней. Потом они с Шурой приносили теленочка в дом, и для меня начиналась забава. Это очень милое и грациозное скачущее создание.

Летом было легче. Многие в городе держали коров, их собирали в стадо, и они паслись целый день на берегу озера.

Осталось на памяти одно раннее летнее утро. Я поднялась рано вместе с мамой. Она подоила корову, оправила ее и погнала на место сбора к пастуху. Я очень любила ходить туда вместе с мамой и коровой. Но однажды, по дороге со мной случилась беда – я ушибла о камень большой палец ноги. Мы все ребятишки на нашей не мощеной улице бегали летом босиком. Стою и плачу, мне больно. А мама остановиться не может и она с коровой уходит от меня все дальше и дальше. Так велико было тогда мое огорчение, что я до сих пор помню, на углу какой улицы я тогда плакала. Вернулась домой в слезах, легла на кровать и проспала до позднего утра.

Но пришло такое время, что маме стало трудно ухаживать за коровой и готовить еду на всех – и для нас и для жильцов, и для коровы. Корову продали. Отсутствие ее мы очень почувствовали. Но нам стало жить легче, так как Шура, наконец, устроилась на работу. Работа у нее была трудная и материально-ответственная. Она была завхозом детской колонии, организованной на базе Феодоровского монастыря. Тогда началась борьба с беспризорностью и в эту колонию привозили пойманных беспризорников. Там были и нормальные дети и бродяжки (жили только зимой) и буйные по характеру, в общем, народ трудный. Были и воры, что для Шуры было самое неприятное. Такие убегали из колонии, и прихватывали с собой белье и одежду. А Шура была материально-ответственной. На эту должность охотников не было, а Шура была вынуждена на нее пойти. Но Бог миловал. Шуру любили и уважали в колонии – как персонал, так и дети. Больших неприятностей у нее не было.