Лидия Снятиновская - История моей жизни. К истории рода Снятиновских. Жизнь и смерть свщнмч. Константина Переславского (Снятиновского). Три божьих чуда в моей жизни

Но трудность для Шуры была еще и в том, что от дома до колонии было пять километров. В любую погоду надо было пройти туда и обратно десять километров. Шура была великой труженицей! И такая у нее была вся жизнь.

Когда она уходила утром, я еще спала, а ее прихода мы с мамой ждали, чтобы обедать всем вместе. Зима, уже поздно, на улице темно, а Шуры все еще нет. Хочется есть. Но мама говорит – подождем Шуру. Мама садится раскладывать пасьянс, берет меня на руки, закрывает шалью, и мы ждем Шуру. Мне под шалью тепло и уютно. Мама, моя дорогая мама! Сколько любви, тепла и заботы ты мне отдала. Даже Шура говорила – мама так нас не любила, как любит тебя.

Нам всем полегчало, когда Шура устроилась на работу в поликлинику в 20-ти минутах ходьбы от дома. Но ей никогда не выпадало легкой работы. Шуру приняли на работу завхозом, материально-ответственной. А в поликлинике большой перечень расходуемых и трудно учитываемых материалов, особенно спирта, и Шура сильно волновалась. Через несколько лет Александра Константиновна стала работать в регистратуре этой поликлиники и работала там уже до выхода на пенсию.

Мои воспоминания будут не полными, если я не расскажу, как мы с мамой ходили в церковь Митрополита Петра, как мы праздновали Святую Пасху.

Я помню, как мы с мамой были в нашей церкви в Страстной четверг на вечерней службе. Наверное, мне было лет шесть, так как я еще в школе не училась. Мы стояли в первом ряду, это было, конечно, уважение к вдове отца Константина. Я сначала с интересом следила за службой, а потом очень устала, но стояла смирно, знала, что так нужно. И очень хотелось спать. Но вдруг запел красиво женский голос, и я встрепенулась. Потом на улице спрашивала об этом маму, но из ее объяснений, конечно, ничего не поняла. Это была молитва благочестивого разбойника.

Потом, уже много-много лет спустя, мы с мужем были в Святой четверг в Житомире на вечерней службе в Соборе, и я ждала исполнения молитвы благочестивого разбойника, которую слышала в детстве. Это очень трогательный и волнующий момент.

А в субботу мы с мамой пошли на вечернюю службу, которая проходила в старой церкви. Старая церковь низкая, темная. После двенадцати часов все вышли из церкви с пением «Христос воскресе!» и пошли в новую церковь по широкой большой лестнице. А там было все светло, высоко, все сияет, все поют радостно. И так тепло на душе, хочется всех любить, хочется, чтобы все были счастливы.

А потом целый день колокольный звон. Звонить на колокольню мог приходить каждый, кто хотел, желающих было много.

Дома разговлялись куличом и творожной пасхой. Я радовалась на крашеные яички. Пасху мы могли сделать только потому, что у нас была корова.

Я помню, что в какой-то день на пасхальной неделе к нам домой пришел священник. Он служил у нас дома молебен. Мы стояли и крестились, и мама плакала. Потом мама усадила священника за стол и угощала пирогом с капустой. Он очень хвалил пирог и о чем-то говорил с мамой. В доме были только мама, я и священник. Молебен священник служил у нас в доме тайно.

Пасха была самым радостным праздником. Шура мне шила к этому празднику новое платье. Платье для меня было новое, а материал был старый, потому что перешивалось из какой-нибудь вещи. Шура все делала хорошо, и платье принимали за новое, особенно мои подружки.

В пасхальные дни я и мои подруги бежали гулять на вал. Там уже было сухо. Катали яички, играли.

Здесь надо сказать несколько слов – что такое вал, и какое место он занимал в нашей детской жизни. Вал – это земляное укрепление города – земляной кремль, сооруженный нашими предками в XII веке. В Переславле он сохранился отлично. Бока его поросли травой, а сверху теперь он широкий и ровный, как проезжая дорога. Весной еще везде грязно, а там сухо. Прекрасное место для игр. Летом он порос травой, хорошо на травке полежать, можно поискать такую травку, которая у нас называлась «свергуб». Она съедобная, у нее толстые стебли, их надо очистить и стебель съесть. Она немного с горчинкой.

Зимой с вала катались, как с горы. С самого верха катались только храбрые мальчишки, а мы – девочки, только с половины высоты.

Другим местом для наших игр были толстые в обхват бревна, лежащие на улице около нашего забора. Они лежали уже много лет, в свое время их купил дядя Костя. Он также купил и кирпичи, которые лежали в саду. Эти материалы дядя Костя заготавливал постепенно для постройки нового дома. Дочь и сын выросли. Шура работала учительницей в женской гимназии в Переславле. Сын Алексей оканчивал Высшее медицинское училище и, естественно, что дядя Костя хотел собрать их под свое крыло.

Кончилось все плохо. Сына, сразу после окончания последнего курса, без сдачи выпускных экзаменов, как врача, забрали на войну. Он попал в плен. Потом в Переславль приходили от него письма, сначала из Парижа, где он женился на русской эмигрантке, потом из Туниса. У него уже были дети. Он очень тосковал о России и мечтал отправить своих детей в Россию на воспитание к Шуре, чтобы они выросли русскими. Шура пугалась этих писем. Она, конечно, ему не отвечала. Переписка с заграницей у нас каралась строго. Это были тяжелые двадцатые годы.

Хочется рассказать о своем детстве еще какие-то подробности.

На нашей улице одно время не было еще маленьких девочек, и я часто гуляла одна, особенно зимой. Выходила гулять всегда с салазками. Шла к валу. Приходила домой вся в снегу, озябшая. А в коридоре уже топилась печка, круглая, обогревала столовую. Так хорошо было сидеть на скамеечке, около горящей печки, смотреть на огонь и ждать ужина.

А однажды, летом в соседний дом приехала семья с мальчиком лет восьми. Говорили, что женщина ему мачеха и все мальчика жалели. Его звали Гурий. Шура звала его к нам в гости, он приходил, его чем-нибудь угощали. Так мы с ним познакомились и подружились. Мне, наверное, было около пяти лет. Вот в то лето мы были с ним все время вместе. С утра он приходил к нам, и мы играли или у нас во дворе, или у них. Ходили на вал. И вот однажды… Рассказываю со слов Шуры. К ней прибегает взволнованная женщина и говорит, что Лида с Гуркой на пруду катаются! Недалеко от нас за валом был маленький проточный пруд величиной с комнату, глубину не знаю, но дети утонуть могут. Шура прибегает и видит картину – на середине пруда, на каком-то плоту сидит Лидия, а у Гурки в руках доска, он гребет и они плавают. Шура не кричит на нас, чтобы не напугать, ласково говорит Гурке, чтобы подгребал к берегу. Благополучно пристали к берегу и нас повели домой. И ругали и сердились на нас.

А потом Гурка заболел свинкой и мы, девочки, не пускали его к нам во двор. Он очень обижался. А потом я заболела свинкой. Была зима. Я стояла у окна, а Гурка перед окном катался на лыжах. Это было наше последнее свидание, они из Переславля уехали.