Борис Сударов - Это было недавно, это было давно. Воспоминания о 30-х, 40-х, 50-х

– Папа, ты считаешь – всё обстоит так серьёзно? – побледнев, спросила присутствующая при разговоре Рита.

– Всё может случиться, доченька, – уклонился от прямого ответа отец.

Поздним вечером, собрав в наволочку одежду для сына, Рита отвела его к Лёксе. Сонный Лёник никак не мог понять, отчего мать так встревожена, прощаясь с ним, почему глаза её полны слёз.

Ночью в доме Вихриных долго никто не мог уснуть, все были в ожидании самого худшего.

А рано утром, чуть стало светать, за окном послышались шаги. «Всё кончено», – подумал Вихрин, всю ночь не сомкнувший глаз.

Вошедший полицейский объявил о приказе всем евреям собраться во дворе педагогического училища и, разрешив взять с собою лишь деньги и драгоценности, вывел Вихриных из дома в холодную предрассветную мглу. Из соседних домов стали выводить другие еврейские семьи. По мере продвижения толпы к месту сбора в неё вливались всё новые и новые обречённые. Рядом с Вихриными шли их дальние родственники Дыментманы. Глава семьи, высокий, всегда стройный, а сейчас согбенный, сутулый Исаак нёс на руках годовалого внука Лёвочку; по бокам, чуть сзади, – жена и дочь Вера.

– А где Лёник? – вопросительно глянула Вера на Риту.

– Я оставила его Лёксе, – тихо ответила Рита.

– Мне Лёвочку некому было отдать, – посетовала Вера.

«Выто почему остались? – подумал Вихрин о Дыментманах. – Могли ведь нанять или даже купить лошадь, денег у вас для этого было достаточно, – и уехать. Понадеялись, что немцы вас не тронут, вернут вам конфискованную Советами маслобойку и ваш кирпичный дом? Ах, Исаак, Исаак, наивный ты человек, если на это рассчитывал!»

На Пироговской к идущим присоединились Эртманы, Златкины, Сагаловы, семьи двух братьевкузнецов Бейлиных.

«И ты ведь мог уехать, – посмотрев на маленького Якова Эртмана, подумал Вихрин, – и тоже остался. Решил, что обойдётся, что не тронут тебя немцы. Как жестоко мы все просчитались, Яша! Теперь каждый из нас будет платить: кто за наивность, кто за беспечность».

В толпе обречённых выделялся своим необычным видом бородатый, с густыми чёрными пейсами высокий старик, совесть еврейской общины города Арон Хесин. Он был облачён в белый с чёрными полосами праздничный талес и чёрную бархатную ермолку на голове; в правой руке он держал небольшой, в коричневом кожаном переплёте молитвенник – самое ценное, что у него было, слева под руку его поддерживала дочь Дыся. Старик шёл и всё время чтото бормотал, призывая соплеменников смиренно принять ниспосланную им Богом кару, достойно встретить свой последний час.

Однако в то холодное осеннее утро не все столь покорно шли навстречу своей трагической судьбе. Одни, оказав сопротивление полицейским, погибли у себя во дворе или в доме, другим удалось выбраться из города, и они нашли приют в деревнях в семьях добрых верующих людей или, встретившись с партизанами, стали бойцами партизанских отрядов. Комуто из тех, кто бежал из города, не повезло и, обнаруженные полицейскими спустя несколько дней в лесу, они разделили участь расстрелянных горожан 1 1 Ю. Эер, которого в городе считали не от мира сего, отказался следовать за полицейским, оказал сопротивление и был застрелен на пороге своего дома. Жена и муж Михлины, чтобы не попасть живыми в руки врагов, ушли в лес и там на одной сосне оба свели свои счёты с жизнью. Четырнадцатилетнему Б. Шифрину удалось бежать из-под расстрела и благополучно перейти линию фронта. А затем он с группой десантников был заброшен в немецкий тыл и до конца войны воевал в составе этой группы. Бежавших из города Т. Бейлину, А. Сагалову, сестёр Хенкиных и других спасли в деревнях селяне. Бежавшие М. Литвер, И. Новикова и другие через несколько дней были схвачены полицейскими и расстреляны. .

Но обо всём этом известно станет позже, уже после освобождения города. А в то раннее октябрьское утро сотни стариков, женщин, детей, понурив головы, но всё ещё на чтото надеясь, во чтото веря, молча, обречённо заканчивали свой жизненный путь.

«Евреи, соблюдайте спокойствие, и они нас не тронут!» – призывал идущих руководитель общины Григорий Болотин.

Вихрину поначалу тоже никак не хотелось верить, что это всё, конец, и в глубине его души теплилась слабая надежда на то, что ещё не всё потеряно, что им сохранят жизнь, и лишь, как было объявлено, переведут в другое место. Однако желаемое чудо не свершилось, и всякие иллюзии на благополучный исход у Вихрина испарились, как только у всех собранных во дворе педучилища евреев были отобраны деньги и ценности и их повели в ров на окраину города.

Люди, толпившиеся на тротуаре по обе стороны дороги, молча провожали скорбную процессию.

– Доченька, вам с Рувой надо бежать, – обращаясь к Рике, тихо, чтобы не услышал идущий вблизи полицейский, сказал отец. – Постарайтесь выбраться из города; вы не похожи на евреев и можете ещё спастись; гденибудь в деревне добрые люди помогут вам; бегите, детки!

Однако Рика медлила. Полицейский был рядом, и незамеченной она никак не могла выйти из колонны. «Сейчас свернём направо и начнём спускаться в ров, – с горечью подумал Вихрин, – там уже трудно будет бежать».

Вдруг впереди в толпе комуто стало плохо, потерявшую сознание женщину вынесли на обочину, и родные стали хлопотать возле неё. Полицейский, шедший рядом с Вихриными, поспешил туда, и Рика не преминула воспользоваться этим. Она схватила брата за руку, и оба юркнули на тротуар, сразу растворившись среди стоявших там людей. «Помоги вам Бог», – облегчённо вздохнув, неслышно прошептал Вихрин и мысленно попрощался с детьми.

Оставаться на тротуаре им нельзя было – ктото мог выдать их; уходить из города сейчас, днём, когда не исключалась возможность наткнуться на полицейский патруль, тоже было небезопасно; и Рика решила дождаться вечера в густом кустарнике на ближайшей горе, куда они тотчас незаметно пробрались. С горы хорошо видна была толпа обречённых, которую остановили перед большой ложбиной, с трёх сторон окружённой невысокими холмами. Там уже был вырыт огромный котлован. Однако глубина его оказалась недостаточной, чтобы вместить всех приговорённых, и заместитель начальника полиции Иван Ермоленко 2 2 Через много лет женщина случайно узнает Ермоленко в Донбассе на Доске почёта среди шахтёров-ударников коммунистического труда. Суд приговорит предателя к расстрелу. , отобрав два десятка евреев, cпособных держать в руках лопату, заставил их углубить котлован. Этим объяснялась двухчасовая пауза в ходе проведения казни, чем явно был недоволен немец, руководивший операцией. Он стоял в стороне хмурый, веточкой похлёстывая себя по сапогу и периодически нервно поглядывая на часы.