Никон Рождественский - «Козни врагов наших сокруши…»: Дневники

В заключение своего “ответа” мой совопросннк патетически восклицает: “Если пробуждать в людях упование на превосходящее всякий ум Божественное милосердие, значит вливать в них яд: тогда я спокойно принимаю на себя обвинение преосвященнаго Никона”.

Отвечаю ему: если вы, почтеннейший г. Поселянин, пробуждаете в людях только “упование на превосходящее всякий ум Божественное милосердие”, совершенно умалчивая о Божием правосудии, то вы, действительно, вливаете в них тот яд, который называется в нравственном богословии безрассудною надеждою на Божие милосердие и ставится рядом с грехом отчаяния. Отчаяние есть неверие в Божие милосердие, а такая надежда есть неверие в Божие правосудие. И то и другое влечет к греху неудержимою силою, то и другое употребляет искуситель, осаждая душу грешника. Безрассудною надеждою на милосердие Божие он влечет ко греху: “Бог милостив – все простит, не безпокойся, согреши еще разок!” А отчаянием борет после греха: “Все потеряно, нет тебе прощения, не стоит и думать уже о покаянии: греши во всю!”… Если безрассудная надежда на Божие милосердие вредна в смысле нравственном, в отношении к грехам воли, то в тысячу раз она вреднее и опаснее в отношении к догматам веры, на коих зиждется наша нравственность.

Мне хотелось бы еще сказать почтенному моему оппоненту, что считать и называть “святынею” мирскую литературу, даже самыя художественныя произведения таких писателей, как Пушкин, Гоголь, Достоевский или Толстой, значит унижать понятие святыни в сознании православных людей: найдется какое-нибудь другое слово для того понятия, какое хотел выразить г. Поселянин. Нельзя же художественные образы, созданные талантом писателя, ставить рядом, называть тем же именем, какое мы употребляем в отношении предметов нашего церковнаго почитания, например, иконы, мощи святых и пр. Надеюсь, г. Поселянин не будет спорить со мною об этом.

В заключение не лишним считаю сообщить г. Поселянину одно скорбное предположение, высказанное мне одним простецом, – дай Бог, чтоб оно не было фактом: сей простец предполагает, что появившаяся в продаже открытка с изображением Христа Спасителя, заключающего в свои объятия анафематствованнаго богоотступника Толстого внушена рисовальщику-поляку Яну Стыке статьею г. Поселянина… Думаю, это скорее было внушено иудеями – врагами Христа, однако же видите, г. Поселянин, как в наше время опасно высказывать мысли, противныя воззрениям Церкви. Я получил немало писем и от простых людей, и от интеллигентных, выражающих чувство удовлетворения оскорбленнаго религиознаго чувства по поводу моего обличительнаго дневника: будем же осторожны и не будем давать вины ищущим вины…

В Светлую седмицу Воскресения Христова в нынешнем году я получил очень много приветствий от моих читателей, приношу им мою глубокую благодарность и взаимно приветствую их всерадостным:

Воистину Воскресе Христос !

Вот дни, когда отдыхаешь душою, хотя мы, служители Церкви, и в эти великие дни не имеем возможности отдохнуть телесно и даже ответить на письма и приветствия наших духовных чад и друзей… За все Господу слава! Ведь мы, грешные недостойны того, чтобы постоянно чувствовать над собою небо отверстым, а вот в эти воистину светлые и пресветлые дни верующее сердце чувствует… чувствует, как с высоты небес льется незримый очами телесными свет, льется неощутимое для чувств телесных тепло… Возблагодарим и за сие Господа Жизнодавца! А что бы было, как мрачно и холодно жилось бы без этого, особенно в наше грешное время на этой грешной земле?.. Слава Тебе, Господи, слава Тебе!..

Полемика по вопросу: есть ли надежда на спасение души ересиарха Толстого, все еще продолжается. Г. Поселянин напечатал в “Колоколе” второй мне ответ, на который пришлось опять отвечать. Словом, тот психологический закон, о котором говорил я прошлый раз, по которому наши писатели стараются всячески оправдать свою ошибку, хотя и сознают ее, проявился и в данном случае. Что ж делать? Г. Поселянин может думать, что именно в силу этого закона и я с ним полемизирую, но ведь я-то говорю не от своего имени, а от имени Церкви, а он высказывает только свои личныя мнения и предположения.

Послушайте вот, что пишет он в “Колоколе”.

Заключительное письмо преосвященному Никону Вологодскому

С теплым чувством прочел я благостный ответ преосвященнаго Никона Вологодскаго.

С присущею ему ревностью владыка излагает свои взгляды на то, что он считает оплошностями в моих строках относительно некотораго упования, которое смягчает безпросветность осуждения и гибели души умершаго графа Л. Н. Толстого.

Не могу не согласиться с владыкою, что опасно вторгаться в ту область Божественной жизнедеятельности, о коей сказано: “несть ваше разумети”, и, быть может, правильнее всего смиряться без рассуждения и давить в себе мысль, ищущую выхода в положениях тяжких.

Еще хуже то, что составляет предмет переживаемых сомнений, колебаний и, быть может, мук, выносить наружу, а не затаивать в себе.

Но так часто, в суете нашей, до такой степени осложнившейся жизни под напором чувства выскажешь что-нибудь такое, что лучше бы было сохранить про себя, и оно не так понимается.

Как человек верующий, я не мог не видеть, что Церковь правильно отлучила графа Л. Н. Толстого после всего сказаннаго им. Такой человек не мог оставаться в церковной ограде и, не покаявшись всенародно, не мог быть по смерти обеляем молитвами Церкви за цену той пречистой Крови, над которой он глумился.

Но в этом человеке, котораго нельзя не считать пред Церковью преступником, были черты, которыя говорили, что он не весь откололся от Бога, потихоньку он ходил в церковь и в темном уголку простаивал службы.

Невыносимыя кощунства в описании обедни в “Воскресении” напечатаны в заграничном издании злостным г. Чертковым против формальнаго запрещения автора.

Наконец, не имея сил при жизни усмирить свою гордыню, он хотел умереть в Церкви. И еще на днях я слышал от родного внука монашествующей сестры графа Л. Н., что он предварил семью, что когда станет умирать и подаст известный знак, чтобы немедленно бежали за священником.

Что происходило там, в этом возмутительном “застенке”, устроенном чертковцами на станции Астапово? Это тайна… Но Толстой настолько же мог отрицать до конца, как мог в последние часы все признавать и во всем покаяться – и вдумчивому психологу последнее, в виду предшествующих дней его и настроения его в эти дни, последнее покажется, несомненно, вероятнее.

Я лично думаю, что неверов нет. Есть богоборцы, противящиеся живущей в них вере. Но, как человек, имеющий глаза, не может не видеть солнца, так душа, созданная для богопознания, не может не чувствовать Бога, хотя может бороться с этим чувством. И в русской странной, загадочной, изломанной душе – душе невероятных чудовищных контрастов, пламенная ненависть и вражда является только видом особой, странной, требующей любви, не сумевшей приспособиться и спокойно занять свое место у любимаго предмета, человека, явления.