Лев Лурье - Ленинград Довлатова. Исторический путеводитель

Сергей Довлатов и люди его поколения будут жить при секретарях обкомов, которые прекрасно помнили судьбу своих предшественников. Все эти сменяющие друг друга бесцветные личности имели в виду: Зиновьев был расстрелян, Киров убит, Жданова «залечили», Кузнецова и Попкова – расстреляли. Поэтому в Смольном преобладали ультраконсервативные настроения, «как бы чего не вышло». В результате цензурная практика была гораздо жестче, чем в Москве, Тбилиси или Прибалтике.

Борьба с космополитами началась в 1948 году, когда было создано государство Израиль. Поначалу СССР было одним из горячих сторонников его независимости. Выяснилось, однако, что новое государство тяготеет не к СССР, а к его злейшему врагу – Соединенным Штатам Америки. У Иосифа Сталина был некий «пунктик»: он полагал особенно вредными те народы, которые живут в нашей стране, но при этом имеют государственность вне ее пределов. Поэтому в 1937-1938 годах НКВД были проведены «польская», «немецкая», «финская», «китайская» и прочие операции. Теперь дошла очередь и до евреев. Началась чистка вузов, НИИ, министерств, заводоуправлений от людей с «пятым пунктом». Из Университета и из Пушкинского дома были изгнаны всемирно известные ученые Борис Эйхенбаум, Виктор Жирмунский, Григорий Бялый, Григорий Гуковский, Марк Азадовский. Двое последних были арестованы, Гуковский погиб в тюрьме. Особенно жестокая чистка произошла именно в ЛГУ, профессура экономического факультета была репрессирована наполовину. Гонения касались не только евреев – «безродных космополитов», но и «низкопоклонников», тех, кто пытался печататься в западных журналах и ссылался на западных коллег, режиссеров, которые ставили переводные пьесы западных авторов, и вообще всех, чьи произведения не укладывались в строжайшие каноны соцреализма. Из Театра Комедии был изгнан главный ленинградский «европеец» Николай Акимов. Все это не могло не коснуться семьи Доната Мечика. Думается, что дать материнскую фамилию, а потом и записать Сергея армянином, было решено из соображений безопасности. Мальчик мог почувствовать напряжение по обстановке в классе. Однокашник Довлатова по школе Дмитрий Дмитриев вспоминал: «Помню, первого сентября делали перекличку. Каждый ученик должен был встать, назвать свою фамилию и имя, а также национальность. И вдруг встает пухленький темненький мальчик и тихо говорит: «Сережа Мечик, еврей». Конечно, по классу прошел смешок. Во-первых, слово «еврей» традиционно вызывало такую реакцию в школе. Во-вторых, фамилия у Сережи была смешная и очень забавно сочеталась с его кругленькой фигуркой: «Мечик» звучит как «мячик»».

Все время жизни Довлатова в Ленинграде не стихало эхо 1949 года. Вплоть до его отъезда ленинградской партийной организацией и филологическим факультетом ЛГУ руководили люди, прямо участвовавшие в травле своих коллег. Именно они и подобные им позже будут наушничать, рекомендовать изолировать Иосифа Бродского, не допускать произведения в печать.

В начале 1960-х в Щербаковом переулке, 8 (угол с Рубинштейна, 19) имел комнату в маленькой квартире Евгений Рейн, который считался в кругу тогдашних молодых литераторов лучшим рассказчиком, знатоком поэзии, модником. Во второй комнате жил престарелый ювелир, увековеченный Рейном в стихотворении «Сосед Григорьев»:

Затем соседом Рейна стал филолог Михаил Гордин, брат Якова Гордина, женившийся на внучке «соседа Григорьева». Бродский почитал Рейна своим учителем, для Довлатова Евгений Борисович также был «старшим», и, по словам Аси Пекуровской, Довлатов ему «поклонялся как божеству». Их дружба началась на улице Рубинштейна. Рейн к этому моменту работал в Москве, и жил на два города. Когда он приезжал в Ленинград, Довлатов наведывался к нему по-соседски: «В эти времена Сережа приходил ко мне почти ежеутренне, он выходил гулять с фокстерьером Глашей прямо в тапочках на босу ногу (даже в осеннее время), добывал пару бутылок пива и появлялся в моей комнате. При этом Глашу неизменно нес под мышкой». В историях, которыми Довлатов развлекал хозяина дома, по словам Евгения Борисовича, уже тогда «проступал литературный силуэт».

По воспоминаниям А. Арьева и М. Рогинского, в знаменитом доме, построенном Федором Лидвалем в 1912 году, в начале 1960-х жил приятель Сергея Довлатова, Александр Губарев, выпускник отделения социологии ленинградского психфака, эрудит, знаток древнерусской живописи, красавец, человек общительный и популярный. В число его дарований входило умение готовить самогон из доступных бытовых жидкостей и ваять модные тогда гипсовые головы Нефертити, которые хорошо продавались через знакомых художников, однако этим его таланты не исчерпывались. Он начинал гидом по Русскому музею, и его экскурсии по древнерусскому искусству имели огромный успех у слушателей. С конца 1960-х Губарев руководил отделом социологических исследований в Русском музее, а под его началом трудился ближайший друг Довлатова, Валерий Грубин, а также Андрей Арьев, с которым в музее случился характерный для эпохи застоя казус: «Мы вместе с Грубиным работали в методическом отделе Русского музея, иногда водили экскурсии. Я пришел туда позже него, в 1977 году, и проработал всего полгода. Меня взяли на место старшего научного сотрудника, хотя напрямую никакого искусствоведческого образования я и не имел, и поручили опись экспозиции: нужно было каталогизировать по видам и жанрам то, что висело в залах. За полгода, приходя на службу три раза в неделю ближе к полудню, я эту работу выполнил. После чего меня стали выживать, требовать приходить на работу к девяти и отсиживать положенное количество часов. Наконец, когда я уже уволился, директор музея Василий Пушкарев объяснил мне, в чем дело: «Андрей, ты пойми, этой работой, которую ты закончил за шесть месяцев, мы занимались двенадцать лет. Это что же получается?»».

Дворы Толстовского дома Фото Кирилла Сергеева

Директор Русского музея Василий Пушкарев благоволил к Губареву, но еще большую приязнь к нему питала следующий директор музея, Лариса Новожилова. Александр Губарев в 1981 году, уже поле отъезда Довлатова, стал заместителем директора по научной работе и издал сенсационный путеводитель по Русскому музею без обычных реверансов классикам социалистического реализма. Либеральные порядки быстро закончились. В 1982 году он был уволен из музея «за авангардизм», хотя истинным поводом, вероятно, стала скандальная пропажа из музейных запасников восьми рисунков Павла Филонова, оказавшихся в коллекции парижского Центра Жоржа Помпиду. Впрочем, его друзья и коллеги по Русскому музею до сих пор считают, что в подмене графики Филонова Губарев не виноват. В 1983 году он скончался от разрыва сердца.