Крэйг Браун - Теория шести рукопожатий

К ним присоединяются, по выражению Во, «глухая старуха с крашеными рыжими волосами, чьего имени я так и не узнал». Гиннесс тоже не расслышал ее имени, «даже когда она гаркнула на нас». Она неуверенно бредет, опираясь на две палки, и ее голые руки охвачены металлическими браслетами, из-за которых создается впечатление, будто она какой-то древний воин [28] Виктория Глендиннинг опознает в этой даме Ивлин Вейл, а в упомянутом ниже португальском поэте – Алберто де Ласерду. ( Прим. авт. ) .

Гиннесс наблюдает, как она пытается сесть на складной стул, который принесла с собой: «наполовину скамейка для коленопреклонения, наполовину откидной шезлонг». Каким-то образом ей удается запутаться в этом механизме, и дело кончается катастрофой: «Палки выскользнули из-под нее, стул грудой сложился на полу, а все браслеты слетели с ее рук и палок и покатились по часовне во все стороны».

– Мои драгоценности! – восклицает она. – Пожалуйста, верните мои драгоценности!

Во и Гиннесс покорно опускаются на четвереньки и пресмыкаются между скамьями и подсвечниками, стараясь отыскать «все круглое и блестящее».

– Сколько на вас было браслетов? – спрашивает Во у глухой старухи.

– Семьдесят, – отвечает она.

Под скамейками Во шепчет Гиннессу:

– Кто она по национальности?

– Русская, навскидку, – говорит Гиннесс, скользя на животе под скамьей и пачкая свой элегантный костюм.

– Или румынка, – говорит Во. – Она крестилась в другую сторону. Может, вообще маронитка [29] Марониты – сирийские христиане восточно-католического толка. , так что будьте осторожны.

Оба начинают смеяться, и, по словам Гиннесса, с ними случается «почти не управляемая истерика». Они подбирают все браслеты, какие смогли отыскать. Гиннесс пересчитывает их, передавая в руки глухой старухе, но она подозрительно смотрит на них обоих, не прикарманили ли они парочку.

– Это все? – спрашивает она.

– Шестьдесят восемь, – говорит Гиннесс.

– На вас осталось еще два, – замечает Во.

В этот миг орган берет низкую ноту, и входят остальные трое свидетелей. Во обращает свой неумолимый ехидный взгляд на «отца д’Арси… маленького смуглого человечка, похожего на еврея, хотя он утверждал, что португалец, и молодого блондина, похожего на американца, хотя он утверждал, что англичанин». Гиннесс замечает, что португалец, поэт, выглядит «как-то по-атеистически брюзгливо».

Затем по нефу скользит Эдит Ситуэлл, «замотанная в черное, как инфанта XVI века», которую собирается окрестить в католичество отец Караман [30] Позже Во пишет Эдит Ситуэлл, благодаря ее за то, что она выбрала его в крестные отцы. «Круг ваших друзей за столом показался мне удивительно типичным для Церкви в ее многообразии и доброжелательности… Мне так понравился Алек Гиннесс, что я постараюсь видеться с ним почаще. Меня давно восхищает его творчество». Дальше он предостерегает ее, что среди собратьев-католиков она, вполне возможно, найдет «зануд, резонеров, жуликов и хамов». ( Прим. авт. ) .

Служба окончена, они садятся в «Даймлер» и едут с Фарм-стрит в клуб «Сезам», расположенный всего в двух кварталах. Во слышал о нем неплохие отзывы, но его приятно удивляет «раблезианский пир», накрытый на столах: холодное консоме, омары «Ньюбург», бифштекс, клубничный пирог и «море вина». В целом, по его оценке, это «богатый кутеж» [31] Во всегда очень привередлив в еде. Перед тем как лечь спать позднее, он посылает 2 фунта шеф-повару «Град-отеля» и записку с требованием, чтобы все блюда для него готовились специально, а не поддерживались в теплом состоянии. ( Прим. авт. ) . Гиннес замечает: «Эдит во главе стола, словно невеста в черном, а о. Караман то и дело возводит глаза горе, как бы в экстазе».

Неловкий момент наступает, когда глухая старуха вдруг говорит:

– Кажется, кто-то сказал «виски»?

– Хотите стаканчик? – спрашивает Во.

– Больше всего на свете.

– Я вам принесу.

Но тут вмешивается португальский поэт. Он толкает Во в бок и говорит:

– Это кончится бедой.

Тогда Во уговаривает ее не отходить от белого вина. Повторив Гиннессу слова португальского поэта, он объясняет ему, что «мы бы не перенесли бы еще одной беды с этой стороны».

За обедом захмелевший Гиннесс делится немногими оставшимися у него богословскими вопросами с молодым светловолосым англичанином и португальским поэтом.

– А надо пить за здоровье папы? А если бы Эдит умерла прямо тут, она попала бы в рай? А в таком случае нам следовало бы предаваться духовному ликованию или мирскому и эстетическому горю?

Выпито очень много; на следующее утро, как Гиннесс ни пытается, он не в силах даже припомнить, как они встали из-за стола.

Отель «Амбассадор», Парк-авеню, Нью-Йорк

4 февраля 1949 года

Ивлин Во утверждает, что вообще не любит музыку, за исключением, может быть, грегорианских хоралов. Это не сулит ничего хорошего Игорю Стравинскому, когда тот готовится к встрече с Во в Нью-Йорке. Олдос Хаксли уже предупредил его, что Во может оказаться «колючим, напыщенным и откровенно неприятным». Но Стравинский поклонник его книг, в частности, его таланта к диалогам и говорящим именам персонажей («доктор Какафилос», «отец Ротшильд, иезуит»), и рад, когда его друг организует им встречу.

Стравинский провел предыдущий вечер в компании более близких по духу людей: Владимира Набокова, Уистена Хью Одена и Джорджа Баланчина, которым он сыграл набросок первого действия «Похождений повесы». Как обычно, его несколько раздражала склонность Одена не замолкать ни на минуту, но это мелочь по сравнению с тем, что ему предстоит: ведь язвительность Во вошла в пословицу.

«Почему всем так просто быть приятными, а мне нет?» – расстроенно спрашивает Гилберт Пинфолд в самом автобиографичном романе Во [32] У мистера Пинфолда «трепетный огонек милосердия, возжженный в нем религией, кое-как смягчил его омерзение и претворил его в скуку» (пер. Вл. Харитонов). ( Прим. авт. ) . Том Драйберг видит в нем «подлинный крик отчаяния» автора. Во всего сорок пять, но он умудрился загнать себя в образ старого сварливого брюзги. Пенелопа Фицджеральд так резюмирует смысл того, что он хочет сообщить окружающим людям: мне скучно, вы напуганы.

Его грубость не имеет возрастных ограничений. Когда Энн Флеминг без спросу привела с собой на чай в «Гранд-отель» трехлетнего сына, Во так разозлился, что придвинул «лицо к ребенку, оттянул вниз уголки глаз и рта указательными и большими пальцами и скорчил настолько невообразимо злобную гримасу, что ребенок закричал от ужаса и упал на пол». В отместку Флеминг наотмашь ударила Во по лицу, опрокинув тарелку с эклерами.