Крэйг Браун - Теория шести рукопожатий

Твен говорит о книгах, которые любит читать.

– Я никогда не любил беллетристики и романов. Я предпочитаю читать о всевозможных фактах. Пусть это даже факты о выращивании редиски, все равно меня это интересует. Например, только что, перед вашим приходом, я читал статью о математике. Совершенно чистой математике. Мои познания в ней заканчиваются тем, сколько будет двенадцать на двенадцать, однако статья доставила мне огромное наслаждение. Я не понял из нее ни слова; но факты, или то, что нам кажется фактами, всегда восхитительны.

Через два часа беседа подходит к концу. Великий человек, который всегда не прочь поговорить, уверяет своего последователя, что тот ему ничуть не помешал [7] Сам Киплинг оказался отнюдь не так вежлив с репортерами. Всего через три года, в 1892-м, когда он жил неподалеку от Братлборо в штате Вермонт, в несчастливый момент к нему заглянул журналист «Бостон Санди Геральд». У самого дома Киплинга между ними затеялась перепалка. – Я отказываюсь давать интервью, – говорит Киплинг. – Это преступление. Я никогда не давал и не буду давать интервью. У вас не больше прав задерживать меня по этой причине, чем у бандита меня грабить. Просто возмутительно так набрасываться на человека на общей дороге. Даже еще хуже. Репортер не желает отступать и идет на всяческие уловки. – Мистер Киплинг, вы же гражданин мира, вы обязаны ему, а он обязан вам. – Да, и пусть тогда сначала оплатит мне должок, а я свой платить отказываюсь. – Вы же сами работали в газете, ваши коллеги хотят знать, что вы думаете. Вы хоть немногим да обязаны им. – Совсем немногим. – …Но как же, мистер Киплинг, я бы, как вы говорите, ни за что не пропустил этого интервью. – А вы ничего не добились. – О нет, добился. Достаточно, чтобы сказать людям, чтобы они держались от вас подальше. – Этого мне и надо… Передайте всем, что я грубиян, потому что так и есть, и я хочу, чтобы все об этом знали и оставили меня в покое. С этими словами Редьярд Киплинг захлопывает дверь. (Прим. авт.) .

Семнадцать лет спустя Редьярд Киплинг знаменит на весь мир. Твен с ностальгией вспоминает часы, проведенные в его обществе. «Думаю, он знал больше всех остальных людей, с которыми мне доводилось встречаться, а он знал, что я знаю меньше всех людей, с которыми ему доводилось встречаться… После его ухода мистер Лэнгдон спросил, кто это был. Я сказал: «Он мне чужой, но это замечательный человек – как и я. Мы вдвоем обладаем всей мудростью мира; он знает все, что можно узнать, а я знаю остальное».

Твен, уже семидесятилетний, с энтузиазмом читает все написанное Киплингом. Он каждый день перечитывает «Кима», «и так я без усилий возвращаюсь в Индию… Я плохо знаю свои собственные книги, но знаю книги Киплинга. Для меня они никогда не поблекнут; они по-прежнему яркие, по-прежнему свежие».

Предмет поклонения сам стал поклонником.

Когда коляска Хелен Келлер подъезжает к внушительным гранитным колоннам дома Марка Твена, самый почитаемый в Америке автор уже встречает ее там, хотя она не может ни слышать его, ни видеть. Ее компаньонка Энни Салливан – глаза и уши Хелен – говорит ей, что он весь в белом, его красивые седые волосы блестят в лучах предвечернего солнца, «как изморозь на серых валунах».

Твен и Келлер впервые встретились пятнадцать лет назад, когда ему было пятьдесят восемь, а ей всего четырнадцать. В возрасте полутора лет Хелен лишилась слуха и зрения из-за менингита и благодаря сильной воле нашла иной способ общения: она кладет пальцы на губы, гортань и нос человека, и так понимает, что ей говорят, или просит Энни по буквам писать слова на ее ладони.

Сильные мира сего считают Хелен чудом [8] В каком-то смысле она Нельсон Мандела своего века: как бы высоко ты ни стоял, ты не можешь считать себя поистине великим, пока не пожмешь руку Хелен Келлер. Альберт Эйнштейн признается, что он ее «большой поклонник»; Александр Грэхем Белл говорит, что «в этом ребенке я увидел больше Божественного, чем во всех, кого встречал прежде»; Уинстон Черчилль называет ее «величайшей женщиной нашего века»; а для Герберта Уэллса она «чудеснейшее создание во всей Америке». (Прим. авт.) , и с Твеном ее связывает особая дружба. «В тот миг, когда я сжала его руку в своей, я поняла, что он мой друг. Он смешил меня и делал совершенно счастливой тем, что рассказывал всякие интересные истории, которые я читала по его губам… Благодаря уверенной и острой интуиции он многое понял обо мне, о том, каково быть слепой и не поспевать за быстрыми, – то, что другие понимали нескоро или не понимали вообще. Он ни разу не поставил меня в неловкое положение словами, как ужасно быть слепой или как скучна должна быть жизнь, которую проводишь в кромешном мраке».

В отличие от всех остальных, Твен никогда не относился к ней покровительственно. «Он никогда не внушал мне чувство, будто мое мнение ничего не стоит, как бывало с многими. Он сознавал, что разум не в глазах и ушах и что наши мыслительные способности не измеряются пятью органами чувств. Говоря, он никогда не забывал обо мне и относился ко мне как к полноправному человеку. Вот почему я любила его…»

Твен, со своей стороны, испытывает к ней чувство благоговения. «Она стоит в одном ряду с Цезарем, Александром, Наполеоном, Гомером, Шекспиром и прочими бессмертными фигурами. Слава ее не поблекнет и через тысячу лет». Вскоре после первой встречи Твен образовал кружок, чтобы собрать деньги на ее обучение в Рэдклифф-колледже, благодаря чему в 22 года она опубликовала автобиографию, что, в свою очередь, сделало ее почти такой же знаменитой, как сам Твен.

Однако за это время судьба успела нанести Твену несколько тяжелых ударов. Одна из его дочерей умерла от менингита [9] Получив телеграмму со словами «Сьюзи мирно скончалась сегодня», Твен пишет: «Это одна из загадок нашей природы, что совершенно не подготовленный человек может перенести такой удар и остаться жив». (Прим. авт.) , другая – в ванне во время эпилептического припадка, а жена Ливи – от болезни сердца. Находясь рядом с Хелен, он, как обычно, делает вид, что он все тот же весельчак, но она чувствует у него в душе глубокую печаль.

«В нем было что-то от человека, который сильно страдал. Всякий раз, как я прикасалась к его лицу, оно было печально, даже когда он рассказывал что-то смешное. Он улыбался, но не ртом, а умом – движением души, а не лица».

Но сейчас он зовет их к себе на чай с поджаренным хлебом и маслом у камина. Потом он показывает им дом. Он приводит Хелен в свою любимую бильярдную комнату и говорит, что научит ее играть не хуже его друзей Пейна, Данна и Роджерса.