Николай Шахмагонов - Екатерина Великая в любви и супружестве

Вот каким был человек, которому выпало носить титул Великого Князя и Наследника Русского Престола.

Печальный юмор этой части записок перекликается с возгласом, быть может, даже притупленным временем воплем отчаяния: «есть ли б я в участь получила с молода мужа, которого бы любить могла…» Все горькие впечатления молодости будущей императрицы отразились в этой короткой фразе, попросту незамеченной хулителями и клеветниками всех мастей, недалеко ушедшими по своим умственным способностям от вешателя крыс.

Шел 1745 год… Петру было 26 лет… И в этом возрасте он с полной серьезностью рассуждал о преступлении крысы и военно-полевом суде над ней.

Нет, «не от распутства, к коему склонности» не имела, родила Екатерина от Сергея Салтыкова своего первенца, которого нарекли Павлом. И хотя она впоследствии и призналась Потемкину, что первый ее мужчина был поневоле, все же привязалась к Салтыкову, даже была влюблена в него.

Еще во время беременности Екатерина начала понимать, что рано или поздно с Сергеем Салтыковым, которого она полюбила, придется расстаться. В ее «Записках…» проскальзывают признания, что каждая разлука с ним приносила ей боль. Когда двор переезжал из Москвы в Петербург, Екатерина «умирала от страху, как бы Сергея Салтыкова… не оставили в Москве…». Но его записали в свиту малого двора.

Тем не менее она призналась: «…у меня постоянно навертывались слезы на глаза, и тысячу опасений приходили мне в голову; одним словом, я не могла избавиться от мысли, что все клонится к удалению Сергея Салтыкова…»

До родов этого не сделали только из опасений за судьбу ожидаемого важнейшего мероприятия – щадили чувства будущей матери. И вот около полудня 20 октября (1 октября) родился Павел.

«Как только его спеленали, – писала Екатерина, – Императрица ввела своего духовника, который дал ребенку имя Павла, после чего Императрица велела акушерке взять ребенка и следовать за ней».

Здесь явно проявилось желание Елизаветы Петровны взять под свое крыло и свою опеку того, кого она определила в свои преемники. Императрица была хорошо осведомлена о выходках великого князя, который в те дни пил беспробудно, и лишь однажды заглянул к супруге, справился о здоровье и тут же удалился, заявив, что «не имеет времени оставаться».

Уж кто-кто, а он-то отлично понимал, что не имеет ни малейшего отношения к новорожденному.

Нелегкими для Екатерины были дни после родов. Вот только несколько выдержек из «Записок…»:

«Его Императорское Высочество со своей стороны только и делал, что пил, а Императрица занималась ребенком…»

«Со следующего дня (после родов) я начала чувствовать невыносимую ревматическую боль… и при том я схватила сильную лихорадку. Несмотря на это, на следующий день мне оказывали почти столько же внимания; я никого не видела, и никто не справлялся о моем здоровье…»

А далее в «Записках…» говорится о том, что пришлось испытать молодой маме, которой ребенка показывать нужным не считали.

«Я то и дело плакала и стонала в своей постели», – признается она.

Даже на крестины маленького Павла Екатерину не пригласили:

«На шестой день были крестины моего сына; он уже чуть не умер от молочницы. Я могла узнавать о нем только украдкой, потому что спрашивать об его здоровье значило бы сомневаться в заботе, которую имела о нем Императрица, и это могло быть принято дурно. Она и без того взяла его в свою комнату, и, как только он кричал, она сама к нему подбегала и заботами его буквально душила…»

Вскоре после крестин Екатерине сообщили, что Сергей Салтыков был назначен отвезти известие о рождении Павла в Швецию. Этого и следовало ожидать. Держать при дворе такого свидетеля рождения наследника было бы опрометчиво. Вот когда Екатерина поняла, что привязалась к нему, а быть может, даже полюбила. Недаром, признаваясь в «Чистосердечной исповеди» о своих отношениях с Понятовским, она откровенно написала, что это произошло «после года и великой скорби». А тогда, после отъезда Сергея Салтыкова, призналась, что «зарылась больше, чем когда-либо, в свою постель, где я только и делала, что горевала».

Уже и крестины прошли, а мать еще ни разу не видела сына. Но виновна ли она была в том? У нее не спрашивали, любит или не любит она жениха, когда вели под венец, более того, один из вельмож прямо и определенно сказал, что «Государи не любят». То есть государи вершат браки по государственной необходимости. В то время считалось, что государи и члены правящей династии не всегда могут решать, как вести себя при дворе. Их действия также истолковывались государственной необходимостью. Императрица Елизавета Петровна полагала, что Павел не должен видеться с родителями, что его необходимо оградить от их влияния, тем более что родительницей была, по сути, одна Екатерина.

Жестоко? А разве не жестоко то, что было сделано в отношении и вовсе безвинного младенца Иоанна Антоновича, упрятанного в крепость по государственной необходимости. И тут трудно что-то оспорить, ведь для укрепления государственной власти, для прекращения эпохи дворцовых переворотов действительно необходимо было скрыть от всякого рода авантюристов личность, которую можно было использовать как знамя для поднятия смуты. И тут уж было не до того, чтобы считаться с интересами этой личности. Можно спорить лишь о суровости тех мер, которые были приняты к человеку невиновному в том, что судьба распорядилась с ним так, как распорядилась.

Наверное, мы не вправе судить императрицу Елизавету Петровну за ее решение самой воспитать наследника престола. Ведь несомненно одно – думала она прежде всего не о себе, а о Державе Российской, и преследовала не какие-то свои узкокорыстные интересы, а действовала во имя интересов, как считала, всеобщих.

И все же добрые чувства, порою, брали верх…

«Когда прошло 40 дней со времени моих родов, – вспоминала Екатерина, – …сына моего принесли в мою комнату: это было в первый раз, что я его увидела после рождения. Я нашла его очень красивым, и его вид развеселил меня немного; но в ту же самую минуту, как молитвы были кончены, Императрица велела его унести и ушла…»

Интересны наблюдения иностранцев и оценки, сделанные ими по поводу происходящего при Российском Императорском Дворе. Прусский посланник доносил Фридриху II:

«Надобно полагать, что Великий Князь (Петр Федорович. – Н.Ш. ) никогда не будет царствовать в России; не говоря уже о его слабом здоровье, которое угрожает ему рановременною смертью… надобно признаться, что поведение его вовсе не способно привлечь сердца народа. Непонятно, как принц его лет может вести себя до такой степени ребячески. Некоторые думают, что он притворяется, но в таком случае он был бы мудрее Брута. К несчастью, он действует безо всякого притворства. Великая Княгиня ведет себя совершенно иначе».