Константин Писаренко - Елизавета Петровна. Наследница петровских времен

В Москве Елизавета Петровна проживала в Китай-городе, на Ильинской улице, в доме, некогда принадлежавшем роду Шеиных. В Петербурге облюбовала квартал на отшибе Миллионной улицы, напротив Красного канала и Царицына луга (ныне Марсово поле). В двух дворцах братьев Нарышкиных – Александра и Ивана Львовичей – поселилась сама. Обслуживающий персонал разместила в доме барона В.П. Поспелова. Со стороны Миллионной с цесаревной соседствовал граф Савва Лукич Рагузинский-Владиславич, со стороны Мойки – осиротевший двор А.И. Румянцева.

В историографии принято рассматривать восемь петербургских лет (1732–1740) как период беспросветной опалы и перманентной угрозы очутиться в монастыре или где похуже. Это не совсем правильно. В отличие от предыдущей четырехлетки, эти две прошли вполне безмятежно. При всем желании Анны Иоанновны поквитаться с двоюродной сестрицей, поделать она ничего не могла. Растущая популярность соперницы мешала уничтожить ее, как Шубина, простым росчерком пера. Прибегнуть к клевете не считал целесообразным Бирон, советовавший бить наверняка, то есть при наличии прямых улик заговорщической деятельности цесаревны. Однако, к досаде императрицы, та вела себя на редкость верноподданнически и даже повода к серьезным подозрениям не давала.

Несколько раз царица срывалась, цепляясь за какую-либо мелочь. Вот 17 (28) апреля 1735 г. велела шефу Тайной канцелярии А.И. Ушакову нагрянуть с обыском на квартиру Ивана Петрова, регента певчих Елизаветы, а потом и его хорошенько расспросить о том, чем там они занимаются. Очевидно, государыня от кого-то услышала о театральных забавах при «малом дворе» и подумала, что без политических аллюзий и намеков на той сцене не обходятся. Не должны обходиться. Потому и ворвались на рассвете 18 (29) апреля в жилище Петрова на Греческой улице Адмиралтейского острова ушаковцы во главе с командиром. Хозяина не застигли. Опечатав найденные бумаги, послали команду на Смольный двор, куда тот уехал в свите цесаревны. Арестованный регент просидел под караулом три недели, до 9 (20) мая, после чего вышел на свободу. Среди нотных тетрадей, писем и книг попалось два сомнительных листка – воспевание анонимного лица, возведенного «на престол россиския державы», и отрывок из пьесы с упоминанием некой принцессы Лавры. Следствие выяснило, что воспевание посвящено Анне Иоанновне, а принцесса Лавра «во образи богини» – героиня пьесы, то ли сочиненной, то ли списанной откуда-то фрейлиной М.Е. Шепелевой, ныне Шуваловой, еще в Москве.

Достоин примечания факт отправки этих листков на экспертизу архиепископу Новгородскому Феофану Прокоповичу. Тем самым императрица подчеркивала собственную беспристрастность и объективность обвинений, если таковые будут. Глава Синода, между прочим, счел оба документа невразумительными и требующими доследования. В итоге надежды на громкий процесс не оправдались, и государыне пришлось вновь затаиться до какой-нибудь иной оказии. Как ни странно, «оказия» существовала и давно, причем прямо под носом у царицы. Ведь ей надлежало Ушакова направить не на Греческую улицу к бедному регенту Петрову, а во дворец на набережной Красного канала, чтобы изучить книжные шкафы в кабинете цесаревны. На их полках и скрывалась подлинная сенсация: «веселая» принцесса штудирует историю европейских монархий! Закономерен вопрос: Зачем? С какой целью? Готовится опробовать на российской почве опыт Вильгельма III Оранского или Жуана IV Браганского по законному свержению «законных» государей (в Англии 1688 г. и Португалии 1640 г.)?! Чем не улика – сотня-другая фолиантов о прошлом Британии, Франции и Испании? Все же очевидно, ибо как-то иначе и убедительно обосновать присутствие в доме потенциальной конкурентки подобной коллекции невозможно.

Вряд ли Елизавета Петровна хранила уникальное собрание не на виду, в потаенной комнате. А хотя бы и в потаенной. Библиотека же комплектовалась при содействии многих людей. Кто-то покупал книги в московских и петербургских лавках, другие привозили из-за границы, третьи презентовали или одалживали на время почитать. Люди-то в основном образованные и не низкого ранга, понимавшие, что к чему. И никто не донес, не шепнул императрице, где надо искать. Среди прочих глава канцелярии Академии наук и первый библиотекарь страны Иван Данилович Шумахер. С его же согласия камер-юнкер М.Л. Воронцов 8 (19) октября 1734 г. расписался в библиотечном формуляре Анны Леопольдовны за выданную ему для госпожи книгу на французском языке «Государи Италии по старым хроникам»…

Или миссис Джейн Рондо, урожденная Гудвин, супруга двух британских резидентов в России – Томаса Уарда и Клавдия Рондо. 23 ноября (4 декабря) 1731 г. молодая женщина (тридцати лет), вдова первого, вышла замуж за второго и по приезде в Санкт-Петербург быстро сблизилась с обаятельной цесаревной. В письме в Англию близкой подруге ею составлен такой портрет Елизаветы: «Дочь Петра I – красавица. Она очень бела. У нея не слишком темные волосы, большие и живые голубые глаза, прекрасные зубы и хорошенький рот. Она расположена к полноте, но очень мила и танцует так хорошо, как я еще никогда не видывала. Она говорит по-французски, по-немецки, по-итальянски, чрезвычайно веселаго характера. Вообще разговаривает и обходится со всеми вежливо. Но ненавидит придворныя церемонии».

Письмо не датировано. Судя по контексту, относится к середине – концу 1732 г. В портрете пока нет ничего выбивающегося из привычного образа цесаревны, легкомысленной и ветреной светской дамы. Кроме одного – владения итальянским языком. С чего бы это? Какая нужда пробудила к нему интерес у той, которую вроде бы ничего с Италией и итальянцами не связывало. Да и в России той поры об итальянцах знали разве что по газетам, шедеврам архитектуры, редким вояжерам и артистам первой гастролировавшей на Руси труппы комедии дель’арте, дебютировавшей в Москве в феврале 1731 г. Едва ли увлечение театром заставило цесаревну засесть за итальянскую грамматику. Сюжеты незамысловатых пьес переводились. Пение всем нравилось в оригинальном исполнении.

Было что-то другое, ради чего стоило посвятить немало часов зубрежке вокабул и в чем не мог помочь никакой переводчик. История Италии. Ведь в библиотеке Елизаветы книг о минувшем держав с Апеннин не имелось. Как-то обошли стороной французские авторы эту тему. И единичный визит М.Л. Воронцова в академическую библиотеку свидетельствует о том же дефиците. Цесаревна поневоле «засветилась» перед Шумахером. Ни до, ни после в здание Кунсткамеры от нее никто не являлся и не явится, ибо будущая императрица понимала степень риска. В конце концов пробел в знаниях заполнялся чтением трудов итальянских историков на итальянском диалекте после освоения азов немодного тогда в России языка. Любопытно и то, что в совершенстве цесаревна его не изучила. Один из иностранцев, служивший у кого-то из Минихов, в брошюре, опубликованной в Гамбурге в 1748 г., подтверждая изящность французского и немецкого Елизаветы, прибавил далее: «Она разумеет по-италиански, но не могу сказать, говорит ли тем языком». Выражаясь иначе, дочь Петра данный язык воспринимала текстуально и в какой-то степени на слух, но сама пользоваться им при общении избегала.