Лев Бердников - Силуэты. Еврейские писатели в России XIX – начала XX в.

Говорят, мысли материальны. Пройдут годы, и многие просветительские идеи Соломонова воплотятся в российскую жизнь. Достаточно сказать, что осуществлённое Николаем I учебное равноправие евреев приведёт впоследствии к усилению их веса в культурной жизни страны [по словам националиста Михаила Меншикова («Правительство и евреи», 1909), «русская интеллигенция запахла еврейством»]. Правда и то, что именно в Николаевскую эпоху и закладывалось начало русско-еврейской интеллигенции, вклад которой в историю государства Российского трудно переоценить.

Что до «Мыслей израильтянина», то они согреты любовью к еврейскому народу, верой в его животворные силы. Не в местечковом изоляционизме видел Соломонов будущее евреев, а в их интеграции в российское общество: мечтал, чтобы они вошли на равных в семью других народов многонациональной империи, но обязательно сохранив при этом иудейскую веру, которая «по её началам чиста». «Любезные братья! – обращался Абрам к соплеменникам словами Талмуда. – Тот тратит слова, кто говорит с недостойным, а тот теряет человека, кто не говорит с достойным».

Пётр Исаевич Вейнберг (1831-1908) своей многогранной деятельностью заслужил в отечественной культуре самое почётное место. Поэт, учёный, академик, педагог, издатель, редактор, переводчик-профессионал, много сделавший для знакомства русских читателей с западной литературой, заступник писательской братии, – он прочно вошёл в историю российской словесности. Младший же его брат, Павел Исаевич Вейнберг (1846-1904), снискал себе иную славу, сколь шумную, столь и скандальную, – славу рассказчика еврейских анекдотов и был вскоре заслуженно забыт…

Родители братьев были этническими евреями, однако приняли православие задолго до их рождения. И что характерно, старшие Вейнберги стали христианами не корысти ради, но по зову души. Отец, Исай Семёнович, строго следил за исполнением семьёй всех церковных обрядов, сам подавал тому пример, и дети с самых ранних лет привыкли относиться к религии с благоговением. Учиться Закону Божию начали дома, у матери, Розы Абрамовны, которая научила их главным молитвам и рассказывала им эпизоды из священной истории. А по праздникам в дом Вейнбергов неизменно приезжали священники и истинно по-пастырски говорили с детьми.

И.С. и Р. А. Вейнберги.

Но в этой, казалось бы, вполне обрусевшей православной семье неистребимым остался завещанный еврейскими пращурами культ разума и знания. Исай Семёнович, нотариус и сын нотариуса, хотя и не получил университетского диплома, был весьма эрудированным человеком, в высокой степени уважающим науку, и главную свою заботу видел в том, чтобы дать многочисленным чадам (шести сыновьям и четырём дочерям) достойное образование. При этом не стеснялся иной раз прибегать к самым жёстким мерам педагогического воздействия, сиречь к розгам, так что штрафникам, повинным в лености в учёбе, приходилось хлебнуть лиха. Человек завидного остроумия (которое, кстати, в большой степени передалось и нашим братьям), он подводил под порку ослушника строгую документальную базу. Однажды, когда сын словчил, подскоблил и исправил оценку в школьном дневнике, отец, прежде чем задать ему трепака, привёл ссылки на «Уложение о наказаниях уголовных и исправительных» и соответствующие статьи прочих российских узаконений, древних и новых.

Хотя в семье Вейнбергов не почитались иудейские традиции, можно говорить, тем не менее, об их отголосках. Примечательно, что на пятом году жизни старшего из чад (а известно, что как раз в этом нежном возрасте еврейского отпрыска отдавали учиться в хедер) Исай Семёнович решает определить его в знаменитый в Одессе пансион. «Ты должен, – категорически заявил он при этом сыну, – в тринадцать лет писать уже латинские стихи». Дата эта никак не произвольна, а знаменовала собой бармицву – пору духовной зрелости для еврея.

И ещё одно наследие родных пенатов получили братья – страстную любовь к театру, всемерно поощряемую отцом. В их поместительном одесском доме давались самодеятельные спектакли, в коих принимали живое участие все Вейнберги, от мала до велика. На таких домашних представлениях не гнушались выступать всероссийски знаменитые Михаил Щепкин (1788-1863) и Павел Мочалов (1800-1848), известный американский чернокожий актёр-гастролёр Айра Фредерик Олдридж (1807-1867), неподражаемый в ролях Шейлока и Отелло. Исай Семёнович и сам был не чужд лицедейства. Он близко знал директора Одесского театра, водил дружбу со многими артистами и частенько брал за кулисы сыновей, демонстрируя знаменитостям их дарования. И был безмерно горд, когда великий Щепкин взял на руки малыша-сына и сказал: «Отдайте мне его, я сделаю из него хорошего актёра!» Будучи безотчётно увлечённым театром, Вейнберг-старший пёкся о том, чтобы воспитать артистическое чувство и у своих детей. Забегая вперёд, скажем, что ему это удалось. Впрочем, степенный, охочий до знаний Пётр и проказливый, нерадивый Павел, казалось, только по страннейшему недоразумению были детьми одних родителей. И хотя братья получили одинаковое воспитание, из отчего дома они вышли в большую жизнь совершенно разными людьми.

Литераторы, современники Петра Вейнберга, аттестовали его «рыцарем духа», «сеятелем разумно-доброго», служившим русской словесности самозабвенно, «с исключительной искренностью и самоотверженной чистотой». Подчёркивалось при этом его русское образование и культурное воспитание.

Пётр Вейнберг

А магия литературы заворожила его с детства. Он, пятилетний мальчуган, сочинил «трагедию», в эпилоге которой изображалась степь, а «по углам» её стояли разбойники, и оркестр громко играл «Боже! Царя храни!» После сего отец, уверовав в литературную Фортуну Петра, определил его в лучшее в Одессе учебное заведение – Василия Андреевича Золотова (1804-1882). Пансион, как называл его Пётр, «золотого Золотова», в котором он проучился шесть лет, оказал на него огромное нравственное влияние и сформировал его эстетический вкус. «Живой, как ртуть», человек, педагог-новатор, Василий Андреевич, в прошлом преподаватель Ришельевского лицея, обучал детей по методе, основанной на системе француза Жана Жозефа Жакото (1770-1840), основа которой – разумное согласование впечатлений глаза со слухом. Ненавидел «долбню», а пылко ораторствовал, увлекаясь сам и увлекая за собой слушателей. Подготовил учебные пособия для учащихся, лёгкие, доступные для понимания. Завоевав общее доверие и уважение, он взял за правило вникать в жизнь каждого воспитанника, поощрял доброе, корил и совестил оступившегося, давая учащимся пример беспристрастной моральной оценки. Важно и то, что на словесность здесь научили смотреть как на высокое, святое дело, и о тех, кем гордится русская литература, говорили как о лучших государственных мужах. Все пансионеры знали наизусть стихотворения Державина, Жуковского, Пушкина. Отличный ритор и декламатор, он сопровождал чтение разъяснениями внутреннего смысла произведения, поддерживая в учащихся тот «священный огонь», который во многих продолжал гореть всё последующее время их жизни. Как сказал Пётр, этот учитель заложил в его ум и сердце ту «литературную закваску», благодаря которой и окрепла в нём беззаветная любовь к русской словесности.