Олег Рогозовский - Записки ящикового еврея. Книга первая: Из Ленинграда до Ленинграда

«А у нас во дворе» еще одним моим «другом» был водовоз, бородатый вологодский мужичок с обледенелыми санями, на которых неведомо как помещалась огромная бочка с водой. Послушный заиндевелый гнедой мирно ждал его у одного из домов, пока водовоз скликал жителей по воду. Мужик он был добрый и позволял не только гладить коня (кормить практически было нечем), но и кататься на санях по мере того, как бочка постепенно опорожнялась. С водовозом связано и мое двухстороннее воспаление легких. Он мне поручил сторожить лошадь, пока ходил по домам, и я без движения замерз, но пост не оставил. Буба сдала в Торгсин какие-то остатки ценностей (серебряные ложки с вензелем из ее приданого сохранились), и меня отпаивали молоком с маслом и медом. Тетя Леля (Семечкина) в такой же ситуации с внуком Виталиком сбила белую эмаль с ордена св. Георгия [21] Орден св. Георгия – не путать с солдатским георгиевским крестом. Высшая военная награда в царской (и теперешней) России. Орденом награждались «единственно за особое мужество и храбрость, и отличные военные подвиги». Так как главнокомандующий русскими войсками государь император Николай II, по мнению собрания Георгиевской Думы, таких качеств не проявлял, то Дума два раза отказывалась его награждать. Потом все-таки, когда Георгиевские Думы были созданы на каждом фронте, царя наградила в 1915 г. орденом IV степени Дума Юго-Западного фронта, где царь, если и бывал, то редко. Офицеры были очень недовольны этим награждением. (он сделан из золота высокой пробы) и в ступке постаралась придать кресту неузнаваемую форму.

С лошадью водовоз разговаривал на единственно доступном ей, как он понимал, языке. Когда я, делая из табуреток сани, играл дома в водовоза, то изъяснялся я, естественно, так же, как и он. Буба пришла в ужас, и, не сумев мне объяснить, что обозначают эти слова и что же в них плохого (перевод трехбуквенного слова в письку был неубедительным), даже плакала и взяла с меня обещание эти слова забыть. Я пообещал, и, тогда еще послушный мальчик, честно старался обещание выполнить. Через неделю после какой-то спокойной игры я заплакал, а когда буба стала допытываться, в чем причина, плач перешел в рыдания: «Не могу… эти слова… забыть». Увы, никто их не забывает, даже те, кто их не знает [22] В чем сходство и отличие мата от диамата? – Диамата никто не понимает, но все говорят, что знают. Мат знают все, но многие делают вид, что не понимают. Однако оба являются оружием в устах пролетариата – студенческий анекдот. Диамат – диалектический материализм, как и История КПСС с политэкономией социализма, были для физиков трудными экзаменами. .

Невозможность выполнить что-нибудь обещанное осталась до седых волос причиной беспокойства, а иногда и стресса. Но пришло и понимание, тогда еще словесно не сформулированное: ты можешь быть гораздо хуже «внутри», но этого никто не должен видеть (или слышать). Жаль, что с такими понятными случаями и возможностью их своевременного осмысления встречаться в жизни приходилось редко. А «Писем к сыну» лорд Честерфильд мне не писал. «Письма» в Киеве я даже купить не мог.

Что же касается слов, то их происхождение постепенно раскрывается и никакие татары, как и прочие нации (у которых эти слова являются литературными), тут не причем. Одна ученая дама (еще до своей докторской диссертации) открыла, что та самая трехбуквенная писька произошла от повелительной формы старославянского глагола, хорошо понятного украинцам: заховай – захуй. А слово это обозначает «спрячь» – в те времена мужские портки были с прорехой, но без пуговиц. А вот то, что нужно было спрятать, шло без приставки за и состояло из трех букв. Вот и просили мужиков привести себя в порядок.

Действие сложноподчиненных предложений на лошадей с использованием мата мне пришлось увидеть под Ленинградом пятнадцать лет спустя, когда наш курс послали на картошку. Студентка кафедры теплофизики Люся Трумм, по виду и фамилии прибалтийская баронесса, попросилась управлять конягой, отвозившей картошку с поля. Ей рассказали, что вообще-то лошадь послушная, но перед горкой на пути с поля останавливается и без дрына и мата (точно воспроизведенного бригадиром) дальше не идет. «Что Вы говорите, вы просто не умеете обращаться с лошадьми», сказала «баронесса». Дрын ей на всякий случай положили. Не замеченные в трудовом энтузиазме студенты в первый же ее приезд перевыполнили норму, и, пока четверо загружали телегу доверху, остальные (почти все мальчишки, включая ее почитателей) побежали к горке и спрятались в кустах. До горки лошадка дошла бодрым шагом, а потом прочно остановилась. Люся пробовала ее уговорить, понукала, потом тронула дрыном. Тщетно. Тогда она, оглянувшись вокруг, сказала заветные слова. Никакого эффекта. Люся заплакала. Погоревав еще немного и помня, что нельзя подводить коллектив, оглянувшись еще раз, прокричала в полный голос магические слова и огрела дрыном конягу. И, о чудо, кляча пошла и довольно резво. В кустах все давились от смеха, но публика была интеллигентная и зажимала рты, чтобы баронесса не услыхала хохота. (Позже я прочел похожий случай у Дины Рубиной, рассказанный ею с чужих слов).

Возвращаясь к Вологде, вспоминаю, что мое дошкольное воспитание – детский сад – закончилось довольно быстро и тоже не без влияния великого и могучего в его не везде произносимой версии. В садик меня отдали в четыре года под именем Олег Попов – по справке с работы мамы (она оставалась на своей девичьей фамилии). В группе заправляли девчонки. Самая симпатичная, блондинка с голубыми глазами, украшала какую-то красивую звезду блестками. Когда она отвлеклась, я вежливо попросил:

– Можно я потрогаю звезду?

– Звезду? Вот щас как звездану!

– Не понимаю, я же только посмотреть…

– Он не понимает, – сказала другая.

– Вот щас как п. дану!

И я был раздавлен. О своем позоре я никому не рассказывал, но дома как-то узнали и решили меня в садик больше не водить.

Через шестьдесят лет, в поисках перехода в Заречье через речку Вологду, мы с вологодским профессором Виктором Шульманом, киевским приятелем сестры Тани, вступили на Красный мост, который был в несколько раз уже и ниже, чем в детстве. На мосту стояли две девицы. Симпатичные. Встретили они нас вопросом: «Ну что, мальчики, трахнемся?». (Они употребили более привычный глагол). Шестидесятилетние мальчики вежливо отказались и прошли мимо. У высокой и красивой блондинки, по виду внучки той самой из детского сада, под глазом светился большой фонарь. Это уже традиция, подумал я о более чем непринужденном поведении вологжанок. Еще раньше Витя меня специально предупреждал, чтобы вечером в гостиничном ресторане я бы с дамами не пил – клофелинщицы [23] Клофелин – лекарство, очень сильно и быстро понижающее давление, так как расширяет сосуды. В сочетании даже с малым количеством алкоголя, человек теряет сознание. Клофелинщицам достаточно немного подсыпать в спиртное клиенту клофелина и его можно спокойно обчистить. Если не рассчитать дозу, может наступить смерть. , пояснял Витя.