Инна Соловьева - ПЕРВАЯ студия. ВТОРОЙ мхат. Из практики театральных идей XX века

Из записей Вахтангова про театр Режан: «Меня не замечают, да и не мудрено». Тут одна из причин поторапливаться с отъездом. Незамеченность – положение, выносимое с трудом.

Принятый в МХТ, он напишет Сулеру в июле 1911-го:

«Не вижу своего места.

Вижу робкую фигуру с тетрадкой в руке – фигуру, прилепившуюся к стене и маскирующую свою неловкость… Вижу больших людей, которые проходят мимо. Которым нет дела до тебя, до твоих желаний.

Каждый за себя.

Надо идти.

Надо что-то делать.

А я не умею. Не умею.

Слушаю добрые советы Вороновых и Хмары.

Они все знают. И ходят, как дома. Здороваются и громко разговаривают. Покровительственно похлопывают по плечу. Отходят к другим.

И страшно.

И стыдно.

И тоскливо, тоскливо».

Вахтангов останавливает себя: «Наверное, все испытали мое» [66].

Последний человек, кто мог бы сказать, что он так же испытывал такое, так же бывал уязвлен и чувствовал себя униженным, – адресат Вахтангова.

Сулержицкий снова и снова входил в поле очень крупных людей: испытал притяжение Льва Толстого, Чехова, Горького, Станиславского, Мейерхольда, Крэга, наконец. Но маленькое, легкое небесное тело по кличке Сулер нарушало законы небесной механики. Сохраняло близ мощных планет личное неискажаемое движенье. Проходило в их поле званым помощником и уходило безупречно. Если Сулержицкий знал тоску (он ее знал), то не ту, которой маялся в МХТ сотрудник Вахтангов.

Тетрадка в руке, с которой видит себя Вахтангов, – записи мартовских бесед К. С. К. С. тетрадку тогда же проглядывал, сказал: «Вот молодец. Как же это вы успели? Вы стенограф».

В первом Собрании сочинений К. С. (Т. 5. С. 466–469) запись опубликована – сочли ясным, что текст принадлежит Станиславскому. Менее ясно, как с записанным в марте за Станиславским соотносятся идеи, формулируемые Вахтанговым в его записях апрельских.

«12 апреля 1911 г.

Я хочу, чтобы в театре не было имен. Хочу, чтобы зритель в театре не мог разобраться в своих ощущениях, принес бы их домой и жил бы ими долго. Так можно сделать только тогда, когда исполнители (не актеры) раскроют друг перед другом в пьесе свои души без лжи (каждый раз новые приспособления). Изгнать из театра театр. Из пьесы актера».

Незадолго до этой записи – другая, про то, что договорился с Ассингом насчет репертуара поездки и о гонораре.

«13 апреля 1911 г. Спектакль в Коломне».

«15 апреля 1911 г. Спектакль в Шуе.

Хочу образовать студию, где бы мы учились. Принцип – всего добиваться самим. Руководитель – все. Проверить систему К. С. на самих себе. Принять или отвергнуть ее. Исправить, дополнить, или убрать ложь.

Все, пришедшие в студию, должны любить искусство вообще и сценическое в частности. Радость искать в творчестве. Забыть публику. Творить для себя. Наслаждаться для себя. Сами себе судьи.

Думаю с первых же шагов ввести занятия пластикой, постановкой голоса, фехтованием. Читать историю искусств, историю костюма. Раз в неделю слушать музыку (приглашать музыкантов). Сюда сносить все, что родится в голове, что будет найдено интересного: шутки, музыкальные вещицы, пьески» [67].

Сколько в этих целях у Вахтангова от него самого, сколько от Сулера, сколько от Станиславского, усвоенного через Сулера, сколько непосредственно от К. С. (от К. С. очень много – не нужно быть текстологом, чтобы это доказать), сколько из общего театрального воздуха? Как соотносит Вахтангов эти желания (уже имеющие «форму плана») с обязанностями сотрудника МХТ? Со спектаклями в Шуе и в Коломне – кто и что там играет – и с поездкой, о которой договорились с Ассингом? С тем, что он преподает в театральной школе некоего Златина? (Вечером 25 апреля его тамошние ученики «сдали хорошо» – показал Сулержицкому, тот похвалил.)

Еще больше вопросительных знаков, если подумать, как соотносится твердо сказанное Вахтанговым от себя («Хочу образовать студию». Я хочу, никто другой) с вызревающими намерениями Станиславского, в которые его посвящают.

На второй день после возвращения из Новгород-Северского (2 августа 1911 года) на репетиции «Гамлета» К. С. попросил записывать за ним. «В перерыве спрашивал о летних работах. Просил показать ему водевиль» (тех самых «Соседа и соседку»).

3 августа. «К. С. просил составить группу в театре и заниматься с ней по его системе».

4 августа. «К. С. предложил составить задачи для упражнений».

5 августа. «К. С. обещал дать помещение для занятий и необходимые средства. Поручил поставить несколько миниатюр и показать ему».

6 августа. «К. С. после отрывка „Огни“ много говорил о работе. Отрывком остался доволен. Немирович тоже».

7 августа. «…К. С. поручил мне следить за выполнением упражнений Тезавровским, Берсеневым» [68](Тезавровский готовит Озрика, Берсенев – Фортинбраса).

В протоколах «Гамлета» 8 августа записано: «Репетицию ведет К. С. Станиславский. Беседа. Упражнения. Разметка на куски и хотения».

Так же записано в протоколах 9-го и 10-го: «Упражнения» [69].

Занятия по системе предусматривались и на репетициях «Живого трупа».

К драме Льва Толстого, которую получили после смерти автора, К. С. и Н. – Д. приступили с желанием восстановить режиссерский союз.

Ночью после 9 августа 1911 года Немирович писал жене: «Не оттого я устаю, что много работы… А оттого устаю, что все репетиции провожу вместе с Константином. Я с величайшей добросовестностью директора, дорожащего в своем театре таким талантом, как он, поддержал его в том, без чего он все равно не успокоится, т. е. в его системе. И это трудно, а иногда мучительно…» [70].

Немирович надеялся, что со своим внутренним противодействием справится; надеялся в чем-то Константина Сергеевича переубедить. В первые дни Станиславскому также верилось, что в работе поймут друг друга (оба после кончины Толстого чувствовали себя сиротами, это сродняло). Трещина обозначилась на репетиции «Живого трупа» 9-го.

В протоколах причина не названа (записано, что шла беседа о ролях и разбивка их на куски). Несколько дней спустя (13-го) К. С. пожалуется жене: «Я в один день так устал от этих убеждений и этой борьбы с тупыми головами, что плюнул, замолчал и перестал ходить на „Живой труп“» [71].

Трещина все равно появилась бы, но был и спровоцировавший ее небольшой сдвиг.

Дневниковая запись Вахтангова 8 августа: «Ходил к Немировичу говорить о своем положении в театре и о гонораре».

Предыдущий разговор об этом предмете имел место пять месяцев назад, 4 марта; Вахтангов записал тогда слова Немировича: «…с 15 марта по 10 августа вы будете получать 40 руб., а там увидим, познакомимся с вами в работе» [72].

«Требовательная ведомость на вознаграждение» (типографский набор фамилий по разделам) в МХТ заполнялась дважды в месяц. Фамилия Вахтангова в раздел «Сотрудники» сперва внесена от руки в конец, потом в очередном типографском листе проставляется по алфавиту. Вознаграждение с августа и до конца сезона 1911/12 года остается 40 руб. в месяц.