Петр Вяземский - Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823

Граф Вьельгорский выздоровел, но слаб и печален. Все рушилось. Истинной причины публика и по сие время не знает. Толки разные.

Брат благодарит за поздравление. Он снова принялся за умную работу: пишет о присяжных, jury. Но при мысли о ценсуре – талант мерзнет, уму тесно и душно. а одуреть все еще не хочется. Один ценсор гласно объявил: «Stat pro lege vol un tas».

Вот тебе три письма для тебя: от Дм[итриева], Смир[новой] и Глинки. Он опять при графе Милорадовиче, который ласками, извинениями, но более всего пользою службы убедил его остаться при нем. Скажи об том князю Меньшикову, от которого я получил о нем записку. Или ты уже сказать ему не можешь, и я буду сам писать в Троппау, а скажи это Потоцкой: она вспомнит мои прения за её столом о Глинке с Милорадовичем. Прости! Карамзины остаются до половины сего месяца в Царском Селе.

8-го октября. [Петербург].

Сделай одолжение, любезный друг, прими на себя труд отправить немедленно письмо сие в Париж, если уже графа Толстого нет в Варшаве. Он послан туда и не пробудет далее, как до 1-го ноября нашего стиля: следовательно, всякая минута дорога. Если будет курьерская оказия прямо от вас, то с нею; если же нет, то по почте, но только по самой первой. Это адьютант князя Меньшикова и сын бывшего обер-гофмаршала. Мать его в Париже, и я надписал уже на имя Шредера. Пожалуйста, не замедли: письмо весьма важное.

Жуковский 3-го числа выехал из Дерпта и обещал писать из Берлина. От Светланы его светлеет душа. Пришлю тебе в среду несколько стихов Жуковского, вероятно, тебе неизвестных. Воейков служит у меня в департаменте. Это письмо не в счет годовых лож. Прости! Обнимаю. А. Тургенев.

8-го октября. [Варшава].

Мало ли чего у нас на русском языке нет? Не более свободы, чем свобод, а для изъяснения мыслей несамодержавных слово свободы во множественном необходимо. Свобода – отвлеченное выражение; свободы – действие, плод, последствие. Инде – слово русское и не низкое, и гораздо лучше употребить его, чем сказать: с других землях, в иных странах, и прочее. Что такое intermédiaire? – То, что связывает конец с началом, верх с низом; отчего же не можно сказать посредние. Отчего имя народа не может быть почетным, как и имя частных лиц? Например, имя Суворова было бы дано родственнику его, носящему другую фамилию. Разве нельзя бы сказать: «Даю вам это почетное имя»? Преимущество же – очевидно в сравнении с русскими, прусскими и австрийскими поляками. Современное стечение и очень быть может: одно стекается сегодня, другое завтра, а тут все разом стеклось. Concession точно так поняли: прошу не прогневаться. Прочее – иное так, а иное так быть не может под страхом казни оскорбления величеству. Приезжие звери – звери, которых за деньги показывают: Грузинские: смотри Грузино; Гомель: смотри канцлера. Отчего же один проект на прошлом сейме не мог быть хорош, а другой на нынешнем дурен? Впрочем, есть и отдельные причины. Голов было более, мнение было мужественнее; слепая покорность, податливая уступчивост, учтивость опаснее, а более всего, как ты сказал справедливо, отсутствие суда присяжного. Разве ты не читал речи Мостовского, которая не что иное, как извлечение главного отчета, подаваемого государю Государственным Советом и читаемого при Палатах соединенных. Тут правительство толкует, почему jury быть еще в Польше не может.

Бедный Вьельгорский! Он у меня из ума не выходит. Сделай милость, уведомляй меня об нем. Старались ли опамятовать его музыкой?

Вчера должны были расстреливать одного солдата и унтер-офицера, дворянина, за пощечины, данные офицерам; но на месте казни отложили кару первого на вечное заточение, другого – на двадцатичетырехлетнее: ни тот, ни другой, как сказывают, довольным не был и предпочитал смерть.

Вот и португальская история приведена в окончанию приобщением Лиссабона, 15-го числа, в народному движению Опорто. Пожалуй, лази теперь в облака из Троппау, а общее мнение, как я писал, кажется, к брату, валит через всю Европу, как ковыль-трава, и все по дороге забирает и уносит.

Вчера умер скоропостижно сенатор Линовский, один из патриотов польской революции и говорунов нынешнего Сената. На последнем сейме он говорил с большою силою и жаром против проектов.

Мы погрузились в тишину. Принц Оранжский скружил голову всем дамам, начиная с Минервы похотливой.

Вот тебе pendant к сочинению персидского посла, принцем написанный в литографическом отделении.

После решительной победы столько награждений не раздавалось, как здесь. Поляки к этому не привыкли и спрашивают: «Что же дадут нам на войне?» Одни мы, бедная шляхта, ничего не получили. Rembielinski, маршал, назначен государственным советником. Это так: он человек деловой. Потоцкий еще здесь: твое поручение исполнил Уваров не может выпутаться из Ланговых и едет в Троппау дни через два. Прости!

Письма к Дмитриеву не распечатывай: оно того не стоит. Алопеус, прусский министр, – гражданин и граф царства Польского.

13-го октября. [Петербург].

Три письма твои, от 2-го, 3-го и 4-го с Фред[ро] получил и благодарю за речи, из коих разослал экземпляры к Карамзину, Дмитриеву, Орлову и Пушкину. Более не достало, а Рембел[инскаго] еще менее. Я надеюсь, что ты не забыл Царьграда.

Первое письмо твое мне не понравилось. Об орлином взоре я не спорю, а еще более согласен и в том, что другие не орлы. Но как можешь ты с таким равнодушием принимать рекрутство и находить как бы утешение в том, что это предисловие в Троппау? Что же будет в книге? Это не кровопускание и не минутное ослабление, а истязание самое жестокое, нравственное и физическое; истязание, потребующее новых ран, самых чувствительных, на самых нежных частях государственного тела. Отчего такое хладнокровие к бедствиям отечества? Взойди в Губернское правление в минуту набора и возвратись с тою же усмешкою на устах и с тем же соучастием в польским прениям! Если это будет для тебя только кровопусканием, то скоро сам попадешь в цирюльники. На тот раз Бог тебя простит, но впредь не согрешай! Один Сергей Васильевич Салтыков представлял отца и мать в каррикатуре, а ты что делаешь с отечеством? Loin des yeux, loin du coeur! Нет, нет!

Вторая записка твоя снова на старый лад и, несмотря на мрачность оной, несколько усмирила мое негодование. Фредро еще не видел. Сбираюсь к нему сегодня.

Я сам надеялся для нас на первые ваши уроки в законносвободности, но эта наука требует, как и все, некоторого продолжительного внимания. Вам, по крайней мере, сказки сказывают, а нам их слушать на велят. По сию пору я не мог добиться, чтобы напечатана была вторая речь государя, которую Европа прочтет прежде России. Ожидают оффициального позволения слушать слова императора. Tout bien-consideré я рад, что ты был в Польше в минуты её возрождения или, лучше, разрешения от конституционного бремени. Ты присмотрелся в первым опытам искусства Вильгельма Михайловича Рихтера и самым легким, не требовавшим императорской операции, opération césarienne. Ты видел, как принимают дитя и сохраняют родильницу; что делают искусные и неискусные няньки и матки, и как срезывают излишний пупок у младенца, и какими прибаутками его убаюкивают. Возвратясь из сего повивального училища, ты передашь нашим бабкам всю практическую мудрость свою и для своих детей будешь еще чувствительнее и нежнее. Сохрани, возлелей эту нежность, добрый, а не Гречев, сын отечества! Ayez des chants pour toutes ses gloires et des larmes pour tous ses malheurs!