Петр Вяземский - Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823

21-го.

Спасибо за письмо от 12-го. Я как будто предвидел в предыдущих строках выговор твой за мое письмо к Булгакову. они и ответом послужат за мое синичество, которое, однако же, не циничество. Отчего мне, которого издатели «Сына Отечества» без моего ведома впрягли в свой рыдван, не держаться их эпиграфа: я эту часть, то-есть, исполнение этого стиха взял на себя. Стихов своих в печати еще не видал. Вот уже конец месяца, а я еще и первой книжки не имею. Вы, в Петербурге, утопаете в беспорядке и любуетесь в невыдержности слова. Какой же либерализм ценсуры, которому дивятся ваши ротозеи? Все оттенки политические, кой были в «Послании», вымазаны Тимбовским. Осталась одна личность. Не бойся, правительство радо будет, когда мы между собою грызться начнем за лавры: забудем тогда на него лаять за хлеб насущный. Ему выгодно держать нас при ребячестве письма. «Моря не зажжешь, а шуму поделаешь». Сохрани меня, Боже, зажигать море, но избави, Боже, и не делать шума. Этот шум – не набат, а будильник. Я хочу, чтобы они знали, что есть мнение в России, от коего не ускачешь на почтовых лошадях, как ни рассыпайся мелким бесом по белому свету. Это мнение не рушительное: первый желаю и молю, чтобы все сделалось у нас именною волею, и чтобы, по словам Милорадовича, он «изволил соизволить», но соизволь же!

Далее писать некогда. О Батюшкове ли говоришь, что он в руках Венеры? Какой, венерической, что-ли! Здесь есть семейство Четвертинских, два месяца тому назад из Неаполя выехавшее. Батюшков все хворал и, негодяй, ни строки, ни слова не прислал мне через них.

26-го января. [Петербург].

Письмо твое от 14-го получил и в Москву все отправил и еще раз справлялся о штафетном письме моем от 24-го или 25-го декабря. Оно точно отправлено чрез канцелярию графа Соболевского, и принявший и расписавшийся в получении оного пишет сегодня в Варшаву и требует росписки из своей канцелярии. Понаведайся и ты, но прежде вспомни, точно ли штафетного или почтового ты не получал, ибо в то же время, дни чрез два, я писал к тебе и по почте и отдал письмо Булгакову. Но это ты точно получил, ибо в нем были замечания Блудова на «Послание к Каченовскому». Кстати о «Послании». Вот что Иван Иванович пишет ко мне: «Вяземский оправдал мою надежду: он показал талант и душевную энергию. Люблю Жуковского и Батюшкова по прежнему, но да не прогневаются они: Вяземскому в сердце моем первое место».

Для чего не могу я ему послать «Негодяйки»? Я дал себе слово читать ее некоторым верным приятелям, но копии ни одной не давать. Я знаю ее почти на-память. Энергия удивительная! Исправь некоторые места, коих я в первом письме не успел заметить. Нет ли тут противоречия и не слишком отдаленного:

Ожесточенную вы совесть оградили, и удар неотразимый.

Сообщник – не низво ли выражение для просвещения? Ведь он не наше.

Ночи сумрачный любовник – нехорошо.

День радостных надежд – так, но горестную боязнь надобно переменить. Больше не вспомню, а перечитывать все не хочется.

Сюда приехала мадам Крюденер к больному своему зятю, Беркгейму. Здесь она еще не пророчила, и никто за нею еще не таскается, но в Дерпте была по прежнему. Сейчас должен ко мне быть один из её свиты, швейцар, оставивший или, лучше, изгнанный из отечества, где оставил семейство и прожил значительное имение. Теперь в раскаянии, но пророчествам мадам Крюденер все еще верит.

Третьего дня приехал великий князь Николай Павлович из Берлина в шесть дней. От Жуковского ни слова, но дни за три получил я от него грамотку.

В Черниговской губернии и в некоторых местах Смоленской – голод. Мужики едят желуди и пухнут Послан из Москвы сенатор Гермес с миллионом. Но примечательно, что в Смоленской губернии хлеб не дороже 16-ти рублей, следовательно, голод от бедности, а не от большего недостатка в хлебе. В Москве делают подписку я потеют над ролями для домашних спектаклей. Брат еще там.

В Университетском Пансионе у Кавелина был pendant в тому, что случилось à l'eсоИе de droit в Париже. Учениви требовали перемены учителей, именно в географии и русской словесности. Прибили и выгнали одного из старых, и многие разбирают детей своих. Кавелин не нашелся и напал, кажется, на невинного или, по крайней мере, на менее виновного, по одному только его имени: это брат поэта Пушкина. Его выгнали из Пансиона, но товарищи вступились за него. Когда Кавелин сказал ученикам: «Знаете ли, что я имею право вас высечь?» – «Вы имеете силу, а не право», отвечали они, и это самые малолетние; большие в ним присоединились. Пансион может разрушиться. Кавелин взялся не за свое дело и в тому же не имеет нужной деятельности; приезжает только по субботам в известное время и имеет несчастную привычку многих других содержателей казенных институтов – экономить. Хороших учителей, как-то: Арсеньева – географии, Соловьева – но математике и даже Олина, – по словесности, коего ученики любили, заменил дурными и неизвестными, а ученики. требовали старых, или хороших и смеялись над старой географией, по которой им преподавали, забыв Шиллера:

Сказывают, что они порядочно поколотили географа. Опозданые и напуганные видят и в этих детских шалостях die Zeichen der Zeit; впрочем, вряд ли и к нашим шалунам нельзя применить того, что Гизо говорит о французских в новой своей книге. И наши жаждут света и сидят смирно, когда удовлетворяют требованиям ума их.

Посылаю тебе Крюковского.

А я все еще сижу дома. Приятели и даже приятельницы навещают меня, но скука свое берет. Кончил Дарю о Венеции. Перечитал много, но без плана, и жалею теперь, что не знал, что болезнь моя продолжится два месяца.

Вчера Карамзин сказывал мне, что ты уже к нам не заглянешь, а поедешь только в Москву за княгиней. Жаль!

В Париже вышла новая книга Феррана: «Les trois démembrements de la Pologne». Здесь только один экземпляр у графа Кочубея, и то оффициальный.

Греч отставлен от должности инспектора над военными Ланкастерскими школами. Теряет 6000 рублей ежегодно. Но в указе сказано – «не оставить его без пропитания». Военные школы сии, по представлению военного же начальства, закрываются на время и подчиняются министру народного просвещения. Кажется, что это все вышло от военных: мы ничего не знали, и указ вдруг грянул из Лайбаха.

Думают, что князь Николай Долгоруков женится на княжне Голицыной, дочери московского наместника, которого ожидают сюда.

[28-го января. Варшава].

Вот еще дитя «Сыну», но пусть до крещения освидетельствует его и оперит Блудов. Тимковского не угадаешь: пожалуй, и тут найдет он государственные преступления. На всякий случай вот готовые перемены: в Нерчинске – в Величках, раб – л ьстец, а Зимнего дворца – царского, игумен – каноник.