Петр Вяземский - Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823

31-го декабря. [Варшава].

Конечно, довольство – aisance, но удовольствие такое протяжное слово, что лучше остаться при том. У меня вместо коварная стояла тлетворная.

Почетной ссылкой. Разумеется, слово почетное принимается более в смысле honoraire и honorifique, но нельзя исключить совершенно и смысл мною данный. Мы говорим-же: «Он занимал на пиру почетное место». В словаре академическом: почетный человек – отличенный чином, почестью. Я то и хотел сказать. Лабзина почтили звездою, Радищева – ссылкою. Почтенное по мне происходит от почтение, почитать; почетное – от почести, почтит. Ссылка разбойника есть ссылка бесчестная, ссылка смелого писателя есть почетная. Зачем же не показывать этих стихов ценсуре? Может быть и пропустила бы она.

Ты в первом своем письме слышном уничтожаешь Радищева. Он человек был умный, и из малого числа мыслящих писателей наших. В оде его «Свобода» есть звуки души мужественной. Во многих прозаических отрывках – замашки, если не удары мысли. Вот место из его описания жизни Ушакова: «Пример самовластия государя, не имеющего закона на последование ниже в расположениях своих других правил, кроме своей воли или прихотей, побуждает каждого начальника мыслить, что, пользуясь уделом власти беспредельной, он такой же властитель частно, как тот в общем. И сие столь справедливо, что нередко правилом приемлется, что противоречие власти начальника есть оскорбление верховной власти. Несчастное заблуждение, теснящее дух и разум и на месте величия водворяющее робость и замешательство под личиною устройства и покоя!» В нашей право славной России эти строки находка, а особливо же в печати.

Нет: И новых, не может заступить грядущих. Они уже враги новых, ибо враги тою, что есть. Тут нужно было означить настоящее, будущее и прошедшее. Запоздалые видят теперь искры и пугают пожаром.

Граничная межа. У меня на уме было всегда: казенная, но мысль принес в жертву Тимковскому. Ведь говорится: стал печатать, почему же не тиснут. Впрочем, на всякий случай: и стал писать, или: и выдает листы.

Развернул нельзя. Отчего же? Ну, так: прочитал.

Разве нельзя: сообразить затеи? Ну, так сделайте что-нибудь другое с ними. Что бы можно состряпать с затеями? Нельзя ли их изобрести? Изобретя затеи.

Тускнеет. Потускнеет, так! Только скажешь не всегда требует будущего. Тут скажешь то же, что сказал-бы. Кажется мне, что эта неправильность в свойстве языка.

Если «Послание» не напечатано еще, то выставь: глас смелый мужества вместо: глас откровенности. Какие имена выставить точками или заглавными буквами: мое, или Баченовского? Моего совсем не надобно; если можно, его, напротив, крупными и четкими буквами. Михаил Трофимович – непременно: искусству не надобно пренебрегать союзом природы. Одно имя это – насмешка. Я еще сказал бы: составляющему «Вестник Европы». От природы всякое даяние блого: должно все собирать, всем дорожить и пользоваться.

Похвала Блудова-Кассандры – конфертатив моему честолюбию. Дай Бог его пророчеству сбыться! Впрочем, вкус его – порука непогрешительная, и при его одобрении можно ожидать спокойно приговора мирового. Поблагодари его за меня: такая похвала – одобрение совести. Что скажет историограф? То-то журить нас будет! Отдувайтесь вы, наличные! Мне здесь легче будет. За то Дмитриев без памяти будет.

То письмо, не находящееся, верно затерялось в Мраморной канцелярии. Здесь, говорят, этого не бывает. Справься! А я все еще не знаю, получил ли письмо через почту. Когда писал ты ко мне третьего дня с эстафетою? Нынешнее от 24-го, а последнее от 15-го: С Троппавским курьером ничего не имею от тебя.

Николай Николаевич поехал сегодня в Слоним на три недели. В Европе ничего важного нет. Я Агамемнону не приписываю, а предписываю влияние во блого на Европу. Он один из царей наличных не клеймен еще народною ненавистью. Один он может давать залоги народам. Не говорю о том, что делает; о том, что мог бы делать. Во всяком случае бешусь от мысли, что преемник Петра – по следам Меттерниха – австрийским. Будто мало дела дома! Никто более его не придерживается слов Байрона:

Рад всякими делами заниматься, только не своими. Боже мой, что за человек!

1-го января.

Честь имею поздравить с новым годом. Здесь ваш голландский посол, который к вам едет. Завтра бал у Заиончека для празднования 12-го декабря и сегодняшнего дня. Прощай! Вот тебе гостинец: письма к Булгакову. Уж лучше подарить тебя нельзя, как дать прочесть чужое письмо. Это письмо могло быть бешеное. Вчера, как я сидел за письмом к тебе, из-под стола моего выбежала бешеная собака. По счастью, никому не сделала она вреда, кроме свиньи, которую перекусала. Заблаговременно убили их обеих. Прощай! Мой сердечный поклон брату и Блудову.

б-го января 1821 г. [Петербург].

Поздравляю с новорожденным сыном вечности. Я кончил старый и начал новый в скуке и в болезни, которая еще продолжается, а с нею и слабость в голове и во всем теле. Приятели навещают меня, но сам я только еще раз выехал к Карамзиным, и то через силу. Письмо твое с переводом из Гизо получил, а в княгине отправил в Москву, веселящуюся по московски, ежедневно балы и концерты; bulletin тамошних веселостей доставил мне Иван Иванович; я ему отплатить тем же не мог, а погоревал только о бале Д. Л. Нарышкина, на котором било в 80000 плато и на тысячу рублей спаржи. Из моей пасмурной кельи смотрел я только на приезжающие и отъезжающие кареты, и если бы не дружба, которая пришла в двенадцать часов озарить мое мрачное жилище, то встретил бы новый год хуже затворника. Никогда на меня такой хандры не находило, и жизнь представилась мне в самом разочаровательном виде. Но до поры, до времени авось пройдет.

«Послание» твое напечатается во второй книжке «Сына Отечества». Видел ли уже первую? Каков оценщик, и каков слог? Всех восставит против себя, и тех, кого хвалит, – еще более; да и Греч мило говорит о Бенжамене Констане. Я отдал Воейкову твоего Гизо, но не знаю, пропустит ли ценсура. Во всяком случае надобно в некоторых местах исправить Свое написать бы ты лучше и даже правильнее, но с чужими словами и фразами ты не так хорошо ладишь. Я прочту перевод Блудову.

Брат Николай уехал в самый новый год, по утру, в Москву, в дилижансе, на 28 дней. Приехавший из Москвы Вигель рассказывает, что меня и братьев там распинают за какой-то либерализм и за бывшую, и другую, придуманную, размолвку с министрами юстиции и финансов, да что то и на Сергея всклепали. C'est l'histoire du jour et pourtant on n'у voit pas clair.