Петр Вяземский - Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823

Не смею нападать за объяснения, нами представленные и громким голосом, почти со слезами на глазах и косо прочтенные; они нападают и по сию пору; кричат о том, что не стерпел публичного и повторенного обвинения во лжи, и что жаловался по начальству. Называют сей поступок хуже и опаснее Семеновского и прочее. Не знаю, чем все кончится, но спокойно ожидаю всякого окончания. Не разглашай этого, дабы не дошло до государя не в полном виде. Главное оправдание моего поступка: я жаловался Оленину не в собрании, а в Канцелярии; послал он к председателю, и не прерывал чтения, а говорил по окончании оного. Вот тебе тема, на случай толков, особливо между приезжими.

Я получил еще письмо от Жуковского. Он радуется стариком Гуфеландом и надеждою на путешествие. Сбирается писать к тебе, а сюда, кроме меня, ни к кому не пишет; а письма – ко мне и для милой Воейковой, которой восхищаюсь ежедневно более.

Вот тебе два башмака. Закажи по ним для каждого башмака по шести пар лучших башмаков, бальных или хороших вообще, разного цвета, и по одной паре ботинок холодных и теплых, следовательно для двух башмаков всего двенадцать пар и четыре пары обоего рода ботинок. Уведомь о цене, и я вычту деньги из тех 500 рублей и 200 рублей, кои ты мне должен. Пожалуйста, сделай скорее и вернее. Прости! Тургенев.

21-го декабря. [Петербург].

Через силу пишу к тебе, милый Вяземский, ибо сил нет: ослабел от лекарства и от домоседства и постигаю ужас тюремного заключения по двухнедельному затворничеству.

Письмо твое от 7-го декабря получил, но о Глинкином нет ни слуху, ни духу. Я его видел недавно, и он сказал бы мне о письме от тебя, если бы получил мимо меня. Твои письма к княгине доставляю исправно и сегодня просил ее уведомить меня, все ли она получила. Послал запрос твой о неделимости в Кар[амзину], но еще ответа не имею. Завтра пошлю за ответом и тебе доставлю. Я не помню этого постановления, и в нашем своде, где о сем речь, о нем ни слова. Воейков посылает тебе под его руководством переведенных русских поэтов. Тут и ты; во втором томе тебя более будит.

«Ништо» сказал я за его характер и поведение, а делу ужасаюсь и я, как европеец. Впрочем, тут одна личная скука и досада на скучного надоедалу. Вероятно, отнимут средства писать, и кончится все мучительною теперешнею неизвестностью о его участи для его семейства: и это не безделица. Сказывают, жена получает ежедневно от него известия, но не знают только откуда.

Стихов твоих не получал еще от Блудова. И он нездоров. Между тем Воейков к январю их требует. Сея к Мальтусу у брата нет: присылай. Он сбирается писать к тебе и побывать на дилижансе в Москве.

Третьего дня было здесь ужасное происшествие. Целый дом, деревянный с каменным фундаментом, взорвало порохом на воздух. Десять человек были уже жертвою, вероятно и виновный, то-есть, державший у себя порох фельдъегерь, с женою. Каменный фундамент уцелел. Двое или трое живы, но изувечены. Все в щепы и в куски переврошило.

Скоро будет годичное чтение в Русской Академии, и Крылова увенчают большою золотою медалью. Что-то скажет Иван Иванович? Но, кажется, и о нем хлопотали приятели. Не знаю, как соединят двух Эзопов; а третий, граф Хвостов, бесится, что его и с Озерецковским не сравняли; ибо его и не предлагали к чтению, а Озерецковский имел честь отвержения. Историограф опять загладит стыд бесстыдной Академии. Ужас, что Шишков предлагал к чтению! Карамзин убедил не жевать каких-то славянских корешков, найденных в индейском каком-то языке, вероятно в санскрите. Озерецковского перевод – какая-то неблагоприятная мерзость, которою хотели угостить посетителей.

Не забудь мои просьбы о башмаках и возврати старые. Рука слабее слабой головы. C'est tout dire.

22-го декабря.

Карамзин отвечает мне, что чего нет в его «Истории», того и он не знает. Иван Васильевич первый уничтожил уделы. Он же писал к дочери своей Елене, королеве Польской, о вреде всякого раздела государственной власти: том VI, гг. 1495-1496. Я читал эту страницу (245). Это только мнение государя и послугой намерения другого государя изъявленное, а не закон государственный. Поищу еще и посоветуюсь, но с кем, еще не знаю. И в «Основаниях права», и в «Своде», изданных Коммиссиею, ничего нет о неделимости государства, а только о неделимости власти государевой и в Наказе, и в Уложении, кажется, сказано. Посмотрю еще и в книжке Шлецера: «Ueber Russlauds Reichsgrundgesetze», но вряд ли и там есть.

24-го декабря. [Петербург].

Посылаю тебе копию с записки, которую вчера получил я от Блудова и выписываю его замечания:

1. Довольством недоволен: Точнее бы удовольствием: довольство значит aisance (Я: однако ж и в смысле aisance будет тут не без смысла, хотя точности не будет).

2. Во тьме коварная зараза. Жаль, что тут опять во. Можно ли сказать коварная зараза?

3. Почетной ссылкой. Почетный может значить только honoraire или honorifique, никогда honorable. Если бы Радищева, для удаления, сделали наместником или послом, тогда бы эпитет почетный был правилен и прекрасен; не его ссылка была не такая. Впрочем, будет довольно времени для поправки этого стиха. (Я: ибо теперь сих двух стихов я и в ценсуру представлять не буду, а выставлю точки).

4. Грядущих бед. Не лучше ль: и новых бед пророки; кажется, так естественнее будут связаны и полустишие, и мысли. (Я: так и выправится в печати).

5. Граничная межа. Граница и межа – все равно. Пусть Асмодей придумает другой эпитет, который будет новой мыслью,

6. Читает чернь и царь. Надобно читают, во множественном. Эту поправку я беру на свой страх. (А я взял и прежде).

7. Тиснут. Тискать однократное, а должно учащательное. Как бы с этим сладить?

8. Развернул страницы.

9. В союзе с глупостью, сообразя затеи. Вот этот один стих во всем послании можно назвать нехорошим.

10. Тускнеет. Надобно потускнет, потому что прежде есть скажет. И эту поправку также беру на свою ответственность. (И исправлено).

11. Стопы их. Кажется, так должно; но спросим у Kaрамзина, не сказывая ему для чего. Тургенев.

Я велю стихи переписать с поправками, взятыми на страх, и отдам в ценсуру сам; ибо нужно уломать Тимковского или Ястребцева. Но как быть с именем? Поставим заглавные буквы или точки.

Третьего дня хотел писать я к тебе с штафетою. Попытаюсь послать это письмо с троппауским курьером.

«Я никак не могу попасть к тебе, любезная Арфа, и для того принужден через посланника отправить прекрасное послание нашего Асмодея, к ненашему Каченовскому. Прошу верить, что я назвал его прекрасным не из учтивости, ne par manière de parler; повторяю, что оно прекрасно, почти несравненно; по крайней мере у нас в этом роде первое. Какая зрелость в мыслях и какое естественное и притом живое течение! Как сочны все стихи отдельно, а по местам какие искусственные стихотворные периоды! И с каким мастерством, без прыжков и натяжек, он переходит от строгой простоты дидактического слога в образам самой пышной поэзии и опять возвращается к разговорному, не народному остроумию, достойному лучших, следовательно, не наших комедий. Право, эта пиеса так хороша, что кажется грех и думать об исправлениях. Я однако ж (из повиновения единственно) сделал несколько замечаний, или подъяческих привязок, больше приличных ученику Каченовского, нежели другу Вяземского. Делай с ними что хочешь, только не откладывай печатать послания!» Блудов.