Юрий Бит-Юнан - Василий Гроссман в зеркале литературных интриг

Причина вроде бы ясна. Опасался, что умрет на операционном столе или вскоре, потому о документах и позаботился. Далее же Заболоцкая сообщила: «Прошли годы, как не стало Василия Семеновича. Мои годы тоже достаточно преклонны – пришло время выполнить обещанное. Но не легко поднять руку со спичкой, чтобы огонь уничтожил рукопись. За советом я обратилась к Семену Израилевичу Липкину. Он посоветовал, прежде, чем сжечь, прочитать письма и выписать из них строки, касающиеся литературной работы В. С. Гроссмана».

Вот тут ясности нет. Не исполнена последняя воля умершего, а причина не указана, словно дело обычное. И непонятно, какой именно срок подразумевает оборот «прошли годы». Аналогично не уяснить, почему Гроссман был так уверен, что ему переданы письма матери к отцу. Пусть и от родственников получил сведения, крайне мала вероятность, чтоб не взглянул сам.

Не более вероятно, чтобы и Заболоцкая не решилась за «годы» посмотреть на содержимое свертка. Если вообще не собиралась, то и хранить не имело смысла, уничтожила бы сразу.

Загадочен и совет Липкина. Допустим, «строки, касающиеся литературной работы» выписаны. Но мемуаристу либо исследователю ссылаться на выписки, объясняя, что намеренно уничтожены оригиналы, значит провоцировать сомнения в достоверности цитат.

Слишком много загадок. Но к их разгадкам уместно перейти позже. Заболоцкая же далее отметила, что вскрыла сверток и, «увидя знакомый почерк, была потрясена: это письма Василия Семеновича к Семену Осиповичу! Любовно собраны, без конвертов, все письма и незначительные записки. Сжечь их я не смогла».

Таким образом, по словам Заболоцкой, материалы семейного архива были сохранены. Далее она пояснила: «Оправдываюсь перед Василием Семеновичем тем, что обещала сжечь письма Екатерины Савельевны, а оказались письма его».

Аргумент опять не убедительный. Но, вне зависимости от всех несуразностей, бесспорна аутентичность писем. Это ценнейший источник.

Согласно предисловию, сотрудниками ЦГАЛИ СССР изготовлены копии переданных документов – четыре комплекта. Для Заболоцкой, Коротковой-Гроссман, Липкина и Губера. Указано, что некоторые письма копировать не удалось, но желающие могут ознакомиться с оригиналами.

В действительности Заболоцкая передала ЦГАЛИ СССР не все письма Гроссмана. Некоторые себе оставила, сняла дополнительно копии, а позже предоставила комплект Гаррардам. В свою очередь они подарили копии библиотеке Гарвардского университета. Насколько полным можно считать это собрание – другой вопрос.

Стоит подчеркнуть: в ЦГАЛИ СССР доступ к письмам был надолго ограничен. Дело не в произволе администрации – таковы установленные на государственном уровне правила хранения. Сначала полагалось завершить научное описание новых поступлений, а проводилось оно согласно плану, и очередь доходила, как минимум, через год. Лишь после этого исследователи могли ознакомиться с документами в читальном зале.

Правда, возникли новые ограничения. С 1992 года эти уже прошедшие научное описание документы оказались недоступными для историков литературы. Материалы личной переписки Гроссмана десять лет не выдавали в читальный зал. Они считались «закрытыми» – таково было требование Губера. Он воспользовался правом, которое руководство архива обычно предоставляет наследникам.

Губер с 1988 года публиковал в периодике материалы гроссмановского семейного архива, включая и документы, сохраненные Заболоцкой. На этой основе подготовлена в 2007 году вышедшая книга «Память и письма. Книга о Василии Гроссмане» [57] Здсь и далее цит. по: Губер Ф. Б. Память и письма. Книга о Василии Гроссмане. М., 2007. .

Эдиционные принципы Губер сам и определил. Так, в книге оговорено: «О жизни Василия Гроссмана в Москве во время его учебы в Университете многое можно узнать из его переписки с отцом Семеном Осиповичем. Давая многочисленные цитаты из этих писем (также из других писем к отцу вплоть до 1940 г.), я не буду указывать адресата письма, а только указывать дату его отправления. Никаких орфографических исправлений в текст писем я не вносил, письма писались быстро, на одном дыхании, не рассматривались их автором как будущее эпистолярное наследие».

Правда, не всё напечатанное можно признать аутентичным. Да и проверить было сложно, как отметили Гаррарды, которые познакомились с публикатором, когда готовили монографию: «В работе над этой книгой нам помогали всем, чем могли все друзья и родственники Гроссмана, исключая лишь пасынка Гроссмана, Федора Губера, сына второй жены писателя».

Таково мнение исследователей. Гаррарды подчеркнули: уже в первую встречу, демонстрируя хранившиеся у него документы, «Губер настаивал, чтобы мы согласовывали с ним те части нашей работы, где мы бы использовали другие материалы, которые он еще мог бы нам демонстрировать. Он также наотрез отказался предоставить нам доступ ко всем гроссмановским материалам, у него хранящимся. Поэтому мы так и не смогли прочитать письма Гроссмана Ольге Михайловне и даже письма, отправленные Гроссману его матерью, Екатериной Савельевной. Нам не позволено было ознакомиться и с книгами из личной библиотеки Гроссмана, что находится в квартире Губера».

Согласно Гаррардам, они тогда отвергли условия тотального контроля. Решили не пользоваться губеровскими материалами. Как сказано в книге, принято решение «после длительного и тягостного раздумья».

Характеристика, сформулированная Гаррардами, весьма резка. Но, подчеркнем, таково их мнение: «Губер издал часть материалов, находящихся у него. Однако эти публикации обрывочны, главная цель – изобразить мать, Ольгу Михайловну, в качестве героини всей жизни Гроссмана. Факты же свидетельствуют, что ситуация была гораздо более сложна».

Далее – подведение итогов. Гаррарды отметили, что сожалеют, если приведенные ими сведения из писем, сохраненных Заболоцкой, а также «интервью с друзьями и родными Гроссмана огорчат Федора Губера».

Какие именно сведения – оговорено. Гаррарды подчеркнули: «В первую очередь, относящиеся к натянутым отношениям Гроссмана и Ольги Михайловны. Гроссман свои проблемы описывал с предельной откровенностью. Создавать ложный образ его жизни и его эпохи теперь, когда факты известны, было бы нечестно и непростительно. Особенно если учесть, как пострадал Гроссман от советской власти и своего окружения, неустанно стараясь показать правду».

Если эмоциональные личные характеристики оставить за рамками анализа, можно признать: легенда о Гроссмане, точнее, гроссмановской биографии, создана к началу 1990-х годов стараниями ряда мемуаристов, и Губера в том числе. Именно легенда – совокупность признаваемых общеизвестными сведений, чья достоверность, вопреки очевидным противоречиям, не подвергается сомнениям.