Брайан Крэнстон - Жизнь в ролях

Наступила тишина.

Я тут же осознал, что сделал чудовищную ошибку, и замолчал. Может, зрители не расслышали или не поняли мои слова, не заметили мою оплошность? Может, в последний миг сам бог помог мне и спас меня от конфуза? Я спрятался за неожиданной паузой, словно за щитом. Но тут в зале раздался громовой хохот. Зрители корчились и сгибались от смеха в три погибели. Дети на сцене тоже хохотали до слез, включая Кэролин Кизл. Увидев, как ее плечи трясутся от смеха, я понял: все мои надежды на то, что она оценит хотя бы мою безупречную игру во время дневного спектакля, полностью перечеркнуты.

Стоя посреди сцены, я беззвучно хватал ртом воздух. Мышцы моего лица словно онемели. За несколько лет до этого у меня вырвали пару зубов. Помню, когда анестезия начала отходить, мне казалось, что все вокруг движутся, словно в замедленной съемке. Все звуки казались мне искаженными, лица расплывались перед глазами. Тогда, на сцене, я снова испытал те же самые ощущения. И еще – чувство панического страха. Я понимал, что сделал что-то ужасное. По-настоящему ужасное.

Я посмотрел за кулисы – там стояла моя обожаемая миссис Валдо. Она, не сумев удержаться, тоже смеялась, да так, что у нее едва хватило сил поднять руку и сделать ею круговое движение. Тем самым она хотела сказать, что я должен продолжать. Но я не мог. Я попросту оцепенел.

Полагаю, все это продолжалось всего пару секунд, хотя мне они показались целым часом. Наконец шум в зале стал затихать, и я почувствовал, что, пожалуй, смогу продолжить. Но вот вопрос – что мне следовало делать? Идти дальше по тексту как ни в чем не бывало? Или исправить ошибку? Я решил, что правильнее все же будет поправиться, и сказал: «Произнеся Геттисбергское послание, президент Линкольн вернется в Белый дом».

И тут внезапно зрители снова захохотали – пожалуй, еще громче, чем до этого. Слова, на которых я споткнулся, теперь имели свой подтекст, свою историю, словно чья-то любимая шутка, и с этим ничего нельзя было поделать. Достаточно было одного лишь намека на мою оговорку, и зрители снова принялись бушевать.

Оцепенение мое прошло, но на смену ему пришел гнев. Я ВЕДЬ ВСЕ СКАЗАЛ ПРАВИЛЬНО! Мне было непонятно, за что публика продолжает наказывать меня. Это было несправедливо. И эта несправедливость поразила меня в самое сердце.

Я хотел просто уйти со сцены, но интуиция подсказала мне, что это лишь усугубит и без того неприятную ситуацию. В конце концов зрители все же успокоились, дав актерам возможность возобновить представление. Боясь снова ошибиться, я опустил еще одну реплику, в которой упоминался Белый дом. Я гнал текст в ускоренном темпе, чтобы все поскорее закончилось, поскольку, как мне казалось, все только и ждали моего промаха, дабы посмеяться надо мной еще раз.

И вот, к великому моему облегчению, спектакль подошел к концу.

Сказать, что я был расстроен, – не сказать ничего. Я был безутешен. За кулисами люди благодарили меня за вечер, который они не скоро забудут, и это лишь обостряло мои страдания.

Этот вечер имел для меня далекоидущие последствия. Я стал замкнутым, неуверенным в себе. И еще я крепко усвоил простой урок: профессия актера – это не для меня.

Проигрыватель крутил пластинку с песней Саймона и Гарфанкела «Миссис Робинсон». Кэролин Кизл была всего в нескольких футах от меня. Она была удивительно красива. Внешность ее казалась мне практически совершенной.

За последний год ее отношение ко мне потеплело. Возможно, она даже стала забывать о том, как я опозорился, исполняя в школьном спектакле роль профессора Флипнудла. Я перестал прилеплять к ее волосам пластилин и научился разговаривать с ней по-человечески. И это принесло свои плоды. Она была милой и доброй девушкой даже в столь юном возрасте, когда бунтующие гормоны зачастую гасят эти качества. Я уже начал думать, что Кэролин ко мне неравнодушна. И в голове у меня созрел план.

Я ощупал в кармане медаль Святого Кристофера. Святой Кристофер – покровитель путешественников и моряков. Многие серферы носили такие медали на шее в качестве талисмана, надеясь, что это поможет им в морских волнах в трудную минуту. На юге Калифорнии во времена моей юности такая медаль была символом теплых чувств, испытываемых мужчиной по отношению к женщине. Юноша обычно преподносил ее девушке, когда она соглашалась встречаться с ним на, так сказать, постоянной основе. Девушка надевала ее на шею на манер кулона. Я собирался преподнести такую медаль Кэролин.

Это был довольно рискованный шаг. Да, мне казалось, что между нами что-то происходит. Но что, если я ошибался?

Мой отец к этому времени уже исчез. После осечки с «Белым фронтом» я стал тихим, стеснительным юношей и старался не привлекать к себе внимания. Какие у меня были основания полагать, что Кэролин меня не отвергнет?

Я долго колебался и собирался с духом.

И вот, пока я, нависнув над чашей с чипсами, убеждал себя решиться и осуществить наконец свой план, к Кэролайн небрежной походкой приблизился недавно появившийся в школе новичок, скейтбордист с вьющимися светлыми волосами. Я слышал, как он спросил, согласна ли она стать его девушкой. Кэролайн улыбнулась и ответила «да». Лица их сблизились, и они поцеловались. Они… поцеловались . В двух шагах от меня, на моих глазах.

Они сделали это так, как будто меня там не было.

При разводе многие люди вынуждены продавать свои дома, чтобы поделить имущество. У нашей семьи этой проблемы не было. Наш дом просто забрал банк. Банки так делают, когда их клиенты перестают платить по закладным. Пришли люди и прилепили на входную дверь большой стикер с огромными красными буквами – объявление о нашем финансовом крахе, которое видели все наши друзья и знакомые.

Я помню, в выражении лиц наших соседей одновременно читались осуждение и сочувствие. Мы были опозорены. Более того, мы подверглись процедуре принудительного выселения. Я привык думать, что наш дом принадлежит нам. Увы, мне пришлось осознать, что слово «принадлежит» часто используется без всяких на то оснований.

Эми и моя мать переехали жить к бабушке со стороны отца. Мама все еще любила папу и, переезжая к его матери, надеялась, что там у нее будет больше возможностей видеться с ним. Не исключено, она рассчитывала вернуть его в семью.

Что же касается меня и Кима, то через неделю после начала нового учебного года нас с братом вышвырнули из средней школы имени Джона Саттера. Мы отправились жить к родителям нашей матери, Отто и Августе Селл. Оба они приехали в Америку из Германии. Отто по профессии был пекарем, но после выхода на пенсию занимался тем, что разводил на небольшом участке земли домашний скот. Жили Отто и Августа в Юкайпе, Калифорния, на высоком холме у подножия горного хребта Сан-Бернардино. Юкайпа была весьма приятным поселком, но нам она казалась захолустьем.