Алла Лейвич - Першинский дневник. Повесть / рассказы

– Ты с ним сколько общался? Два часа? – переспросила я.

– Мне было достаточно, – отмахнулся Женя. – Гордыня в нем – да, есть. А веры – нету.

…Ферма в Першино. Сидим с Виталием у костра. Он – управляющий фермы при приходе батюшки Владимира. Черные джинсы, заправленные в армейские ботинки, черный свитер с глухим воротником, темно-серая телогрейка, черная шапка, длинные, собранные в хвост волосы за спиной, не очень густая черная борода. Глаза яркие, голубые, пронзительные. Взгляд прямой, жесткий. Под таким взглядом очень сложно, почти невозможно врать. Кажется, насквозь видит. Это брат Виталий. Он всегда одинаков. И два года назад – такой же, как и теперь.

– Я помню Женю, – говорит он мне. – Ну, что я могу сказать… Ты странного ничего не замечала в нем?

– Замечала, – говорю я. – Он себя старцем великим мнит.

– Ага, – соглашается он. – Я еще тогда приметил в нем это, остеречь хотел. Но да видно, дьявол не дремлет… Это называется «духовная болезнь». Про Вениамина знаешь?

– Ну, священник у нас на приходе был такой. Только его потом отстранили, кажется, и другого поставили, – припомнила я.

– Да, – кивнул головой брат Виталий. – А знаешь, почему его отстранили?

Я пожала плечами. Не знала.

– Есть такое явление, болезнь такая. Младостарчество называется. Когда человеку, особенно из духовенства, вдруг начинает казаться, что он – старец. Вот наш Веня заболел. Сначала терпели, пальчиком грозились, думали, перебесится… Но дело хуже пошло. Внутри церкви назрел раскол. Там как стало? Либо по слову Вениамина (как Вениамин считает), либо никак. В ересь его, инакомыслящего. А то, что мнение Вениамина порой входило в противоречие с мнением церкви – это уже вторично. Вот и твой Женя такой же. Но судить нельзя. Здесь лучшая помощь – молитва.

– Но как же так? – снова говорю я. – Женя говорит, у него «Иисусова молитва» идет… Разве она может идти у больного духовно? И разве не отгоняет она бесов и все такое?

Виталий смеется. Костер тихо потрескивает. Пищат комары, но нас не трогают. Тепло и спокойно.

– А он знает, как ее читать надо, молитву эту? – спрашивает он. – Да будет тебе известно, что чтение «Иисусовой молитвы» есть величайший подвиг. Это очень трудно. Немногие из святых могли взять на себя это послушание. Вот спроси у него, знает ли он, как ее читать?

«А как ее читать? – удивляюсь я. И сама вспоминаю: – «Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго»… Что здесь сложного?

Виталий будто читает мысли. Действительно – видит насквозь. Он дает объяснение. Здесь писать не буду его – точно не запомнила, а дезинформировать не хочу. Помню только, что да – оказывается, действительно очень сложно.

– Я почему об этом говорю, – продолжает Виталий. – Сам такой был. И из духовенства по этой причине ушел – искушение пошло очень сильное. Нет, не надо этого. И ты со временем поймешь – лучше в тени держаться. Время сейчас такое – лучше в тени.

Я провела в Першино три дня. Как магнитом тянуло туда. Хотя что я о Виталии знала? Мимолетная встреча во время съемок для Рен-тв – да и все.

– Почему Вы мне помогаете? – спрашиваю я у Виталия.

– Потому что в тебе себя увидел, – спокойно ответил он. – В твоей жизни – я сам. Понимаешь?

И он рассказал о себе. Два высших образования, одно из которых – художественное, в девяностых годах владел крупным бизнесом в Москве, стоял у истоков образования кредитной системы в России…

– А как Вы к вере пришли? – спросила я.

Виталий усмехнулся.

– Это не я к вере пришел, а она ко мне.

– Как это? – удивилась я.

– Накануне очередного крупного «дела» сон приснился. Хотя никакой это не сон был. Это я даже тогда понял. Три человека ко мне пришли и сказали: «Пойдешь в такую-то деревню к такому-то старцу, он тебя ждет. С собой ничего не бери». И все.

Я почувствовал, что не пойти – нельзя. Как бы тебе объяснить? Это словно запуск программы в компьютере. Вот во мне это «запустили».

На следующий день я приехал в то место, которое мне указали (я знал, где эта деревня находится). Меня встретила женщина.

– Батюшка сегодня не принимает, – сказала она. – Приходите завтра.

А я понимаю, что не могу уйти. Молчу, смотрю на нее – и стою.

– Надо очень, что ли? – спрашивает она.

– Надо, – говорю я.

– Ну, подожди, спрошу, – отвечает женщина и уходит за дверь.

Через минуту возвращается:

– Господи, что ж ты сразу-то не сказал! – взволнованно говорит она. – Проходи, он тебя весь день ждал.

Я не помню, что старец сказал Виталию. Но после этой встречи его жизнь кардинально изменилась. Он оставил «мир», все бросил. Стал жить по монастырям, восстанавливать подворья, изготавливать киоты для икон.

– Образование-то художественное, – смеется он. – В моих пальцах металл, что пластилин гнется.

Перехватив мой восторженный взгляд, Виталий делается вдруг серьезным.

– Оля, запомни: я не старец. Я – кусок дерьма. Хорошо усвоила? Мне не то, что до святости, мне до спасения вряд ли добраться удастся, по делам моим. Не смотри на меня так. Мы равны. А, может, ты и почище меня будешь…

И вот – Женя. Я потребовала сломать симкарту, чтобы не было искушения позвонить. Он сопротивлялся – пришлось сделать это самой. Теперь уж точно все.

От меня он бежал. В этом беге было что-то очень мальчишеское. Я смотрела ему вслед: убегающий от меня 46-летний мальчишка. Ему очень больно. Я это знаю. Он думает, я обманула его. Предала. Пусть думает. Если ему от этого станет легче…

(Из интервью, 2016 г.): С Женей мы помирились. И до сих пор дружим. Он все-таки удивительный человек. Момент нашего с ним расставания можно считать низовой точкой, его духовным «дном», от которого он оттолкнулся и пошел стремительно вверх.

Конечно, мне повезло – его становление как христианина, его не книжное, но опытное постепенное познание веры, смирения и любви – крохотными шажочками, изо дня в день – все эти годы шло на моих глазах. Это был первый и пока что последний человек на моей памяти, которому удалось преодолеть духовную болезнь – прелесть.

В последнее время мы очень сблизились с мамой. Созваниваемся почти каждый день. Основные темы: ребенок, ошибки прошлого, деревня, вера.

– У нас все хорошо, мама, – говорю ей я.

– Оль, у тебя не может быть ничего хорошего, – отвечает мне мама.

– Почему? – удивляюсь я.

– А ты считаешь свою жизнь хорошей? – в свою очередь, удивляется она.

– Ну… мы не болеем, – говорю я. – У нас есть крыша над головой. Пока, по крайней мере. Есть продукты. Нам не нужно заморачиваться вопросом, на что сходить в магазин – все свое. Вот – в церковь стали ходить… А что еще нужно-то?

Мама некоторое время раздумывает, потом говорит: