Татьяна Короткова - От первого лица. «Звездные» истории: о времени и о себе

В общем, Москва тогда мне так и не покорилась. Стукнуло двадцать четыре, больше ждать не мог. Выбрал Воронеж и с отчаянья поступил на курс Николая Дубинского.

Когда писал заявление на увольнение из своего СУ, у начальства и у бригады – глаза на лоб: после такой зарплаты да в артисты?! Не верили, что я всерьез, уговаривали одуматься. Директор просто за голову схватился, я ведь недавно принял участие в XIX съезде комсомола, правда, не как делегат, а как актер, занятый в сцене оживления картины «Выступление товарища Ленина перед участниками комсомольского съезда»:

– Серега, да ты что! А мы только-только собрались тебя секретарем комсомольской ячейки назначить! Попортишь ты себе биографию этой своей маетой, помяни мое слово…

Но противиться зову природы я не мог даже перед перспективой стать комсомольским вожаком.

Поступал в воронежский институт искусств, честно говоря, не понимая своего счастья. Между тем имя руководителя актерской кафедры профессора Николая Дубинского, народного артиста, значилось во всех советских энциклопедиях. Он был редким мастером и невероятно открытым, обаятельным человеком, по духу – истинным питерцем. В Воронеж к нему часто наведывались звездные друзья – артисты Борис Бабочкин и Георгий Жженов.

На самом деле, учеба в Москве вовсе не гарантирует, что студент получит столько внимания педагога, сколько требуется для нормального становления молодого актера. Часто случается обратное: прославленный, но занятый собственной карьерой, руководитель курса появится раз в год, как красно солнышко, а в остальное время его заменяет какой-нибудь особо приближенный «ученик». Абсолютное исключение составляет разве что Константин Райкин, преподавательской работе он отдается без остатка, впрочем, это распространяется у него на все, чем бы он ни занимался.

С Федей Добронравовым я познакомился на «банке» – так назывался наш обычай посвящения в студенты. Мне через это тоже пришлось пройти в свое время. Мы собрались на поляне в березовой роще, слили в трехлитровую банку первую партию бутылок портвейна. Обряд заключался в том, что каждый из новеньких, стоя на шатком ящике из-под вина с полной банкой спиртного, должен был отвечать на любой заданный вопрос и при этом пить, сколько влезет. Федю из Таганрога на «банке» нельзя было не запомнить. Он развеселил всех. И это было только начало…

Сначала мы снимали комнаты в частном секторе, а потом переехали в новенькое институтское общежитие. И там мы с Федором оказались соседями, его комната окном выходила на пивной ларек, а из моего окна ларька было не разглядеть. Федя исправно нес вахту по завозу свежего пива. Имелась у него волшебная канистра из нержавейки, сделанная умелыми руками на таганрогском заводе. Внешне – трехлитровая, на самом деле в ней каким-то чудом помещалось вдвое больше. Мы спускались к ларьку, Федя невозмутимо протягивал канистру и просил «полненькую». Продавщица кидала опытный взгляд, ставила канистру под струю и брала за три литра.

Оправдываю себя только тем, что студенты – народ безденежный, а халявные литры систематически радовали не только нас с Федей.

Федор на ту пору уже был женат и имел счастливое обременение в виде двух сынишек. Когда мы с ним возвращались в общежитие, маленький Витька, завидев меня, кричал: «Дорогуша!» и летел навстречу.

Мы с Федором быстро сошлись. Вставали ежедневно в шесть утра и перед занятиями в институте не меньше часа тренировались: флик-фляк, сальто-мортале, колесо – позже в Москве режиссеры приходили в восторг от такой подготовки, звали нас акробатами. Прыжками с ног на руки и задним сальто мало кто из актерской братии может похвалиться.

Однажды к нам на курс пришел педагог Владимир Сисикин – ставить драматический отрывок по водевилю Ленского. Роль Синичкина досталась мне, и все прошло так удачно, что решили делать по водевилю дипломный спектакль. Владимир Сисикин был руководителем курса у Федора, Федя рассказывал про него:

– И вот тут он мне говорит: Федор, а в этом месте зелененького чуток добавь… Представляешь? Зелененького – в игре! Понимай, как хочешь…

Вот такой учитель у него был… Владимир Степанович являлся мощнейшей фигурой в театральном Воронеже. Спокойным, лишенным эмоционального окраса голосом что-то мог сказать на репетиции, и все артисты просто валились со смеху. Вдохновленный удачей водевиля, он решил собрать из актеров своего курса отдельную труппу. Но на это требовалось время. И, несмотря на то, что меня по окончании института ждали в нескольких театрах страны, я предпочел всем ангажементам предложение Владимира Сисикина.

Чтобы не отрабатывать четыре года как молодой специалист по тогдашней советской практике, я выправил нужную справку и отправился на родину, перекантоваться год до открытия Воронежского Молодежного театра. Федор доучивался последний курс.

В Рудном меня приняли руководителем кружка чтецов в тот же ДК, откуда и сам я когда-то шагнул в профессию. А через два месяца встретил друзей-музыкантов и перешел в филармонию, стал ездить в составе ВИА ведущим-конферансье, пел, играл на гитаре, читал рассказы Зощенко.

Мы кочевали по сельским гостиницам без удобств, «отчесывали» районы один за другим, час концерта наступал, как правило, после дойки – в девять вечера. Гастролировали много, причем, если выступать приходилось в чистом опрятном клубе, значит публика – немцы Поволжья. Если клуб убитый, полуразвалившийся и дурно пахнущий – значит, в селе наши…

У басиста была шустрая «поющая» собачка, выдрессированная им специально для знакомства с хорошенькими девушками – беспроигрышный вариант. Случалось, собачку я брал напрокат, пел «Собака бывает кусачей», а она, артистка, крутилась на задних лапах и довольно ловко подвывала. Я вообще-то в молодости был ветреным, серьезных романов намеренно избегал, считал – успеется, «первым делом – самолеты»…

И вот однажды это мое филармоническое бродяжничество кончилось – от Владимира Сисикина пришла телеграмма: «Театр открыт, выезжай».

Воронежский Молодежный театр прожил недолгую, но яркую жизнь. Труппа состояла из десяти актеров, нам с Федей перепадали отличные, часто главные роли. Помещение, в котором раньше стояли игровые автоматы, мы оборудовали «с миру по нитке»: оперный театр подарил костюмы, откуда-то приехали кресла, списанные прожектора.

Это был период абсолютной самоотдачи, мы стали центром культурной жизни Воронежа, выпускали какие-то невероятно захватывающие спектакли, один из них, «Мастер и Маргарита», шел два дня, говорил о том весь город… Наверное, это был лучший период за всю мою творческую жизнь – бескорыстное служение искусству. Но все закончилось в одночасье. Владимир Сисикин созвал труппу: