Эдуард Филатьев - Тайна булгаковского «Мастера…»

Я буду учиться терпеть. Не может быть, чтобы голос, тревожащий меня сейчас, не был вещим. Не может быть. Ничем иным я быть не могу, я могу быть одним – писателем.

Посмотрим же, и будем учиться, будем молчать».

Между тем происходившие в стране события молчанию не способствовали. Мало того, что о болевшем Ленине практически ничего не сообщалось, в конце первой декады января 1924 года в печати появилось сообщение о внезапной и не менее загадочной болезни другого вождя – Троцкого. Булгаков записал в дневнике:

«Сегодня в газетах: бюллетень о состоянии здоровья Л.Д. Троцкого.

Начинается словами: „Л.Д. Троцкий 5-го ноября прошлого года болел инфлуэнцей…“, кончается: „отпуск с полным освобождением от всяких обязанностей, на срок не менее 2-х месяцев“. Комментарии к этому историческому бюллетеню излишни.

Итак, 8-го января 1924 г. Троцкого выставили. Что будет с Россией, знает один Бог. Пусть он ей поможет ».

Поражает точность диагноза, поставленного « лекарем с отличием » происходившим в стране событиям.

А между тем Булгакову уже собиралась улыбнуться удача. Об этом свидетельствует дневниковая запись от 25 февраля 1924 года:

«Сегодня вечером получил… свежий номер „Недра“. В нём моя повесть „Дьяволиада“».

Литературная общественность страны Советов встретила сатирический опус Михаила Булгакова спокойно. Повесть никого не потрясла и из равновесия не вывела. И специальных критических статей, посвящённых разбору «Дьяволиады» в печати не появилось. Лишь в мартовском номере журнала «Звезда» промелькнуло небольшое упоминание, в котором говорилось:

«И совсем устарелой по теме (сатира на советскую канцелярию) является „Дьяволиада“ М.Булгакова, повесть-гротеск, правда, написанная живо и с большим юмором».

Ни коварных намёков, ни чересчур дерзких подтекстов рецензент не заметил. Впрочем, и писатель Евгений Замятин тоже не нашёл в «Дьяволиаде» ничего предосудительного (для советского строя, разумеется), написав:

«Абсолютная ценность этой вещи Булгакова – уж очень какой-то бездумной – невелика, но от автора, по-видимому, можно ждать хороших работ».

Насколько искренним и справедливым было это зачисление булгаковской повести в разряд « бездумных », сказать трудно. Может быть, Замятин просто осторожничал, боясь ненароком навлечь неприятности на коллегу по перу?

Вызывающие антибольшевистские интонации, которыми насквозь пронизана «Дьяволиада», литературные церберы, конечно же, распознали чуть позже. «Известия» вскоре опубликовали мнение влиятельнейшего общественного деятеля тех лет Леопольда Авербаха. Не все подковырки и колкости булгаковского « рассказа » удалось ему разгадать. Но даже то, что он всё-таки понял и о чём написал в своей статье, звучит предостерегающе сурово:

«В рассказе „Дьяволиада“ Коротков – простой, обычный человек – сходит с ума и совершает ряд неистовств, так как не мог не вырасти путаный эпизод с двумя близнецами в трагическое событие на фоне большевистского ада, рисуемого Булгаковым».

Авербах сумел разглядеть в повести то, что автор так старательно прятал в тумане фантасмагории, – « большевистский ад», сводящий с ума простых людей! Но на крамолу эту обратят внимание лишь полтора года спустя (статья в «Известиях» появилась 20 сентября 1925 года). А тогда (то есть в самом начале 1924-го) все, кто прочёл «Дьяволиаду», Булгакова поздравляли. О нём заговорили в писательских кругах советской столицы…

Долгожданное признание приятно закружило голову. И метущуюся писательскую душу принялись усиленно бередить всяческие соблазны.

Зима 1924 года была студёной и снежной. И запомнилась она всем кончиной большевистского вождя Ульянова-Ленина.

Наступившая весна тоже не радовала погодой. 15 апреля Булгаков записал в дневнике:

«Весна трудная, холодная. До сих пор мало солнца».

И жизнь была какая-то промозглая, пасмурная, тревожная, не сулившая ничего доброго. В той же дневниковой записи говорится:

«В Москве многочисленные аресты лиц с „ хорошими“ фамилиями. Вновь высылки. Был сегодня Д.К[исельгоф]. Тот, по обыкновению, полон фантастическими слухами. Говорит, что по Москве ходит манифест Николая Николаевича. Чёрт бы взял всех Романовых! Их не хватало».

Запись эта интересна не только своим содержанием, но и тем, что в ней упомянут московский юрист Давид Александрович Кисельгоф. В тот момент он был просто хорошим знакомым Михаила Афанасьевича. А через два десятка лет именно за него выйдет замуж… Впрочем, не будем забегать вперёд, но фамилию запомним – Кисельгоф. О его женитьбе – речь впереди, в эпилоге…

Итак, на дворе – весна 1924-го. Чета Булгаковых отметила 11-летне совместной жизни. Срок солидный. За это время Татьяне Николаевне не раз приходилось вызволять супруга из всевозможных жизненных передряг, порою весьма драматичных. И всякий раз – стоило лишь Михаилу Афанасьевичу вырваться из цепких объятий невзгод и болезней – он тут же начинал с интересом посматривать на сторону.

А вот его жене ничего подобного делать не позволялось. В «Жизнеописание Михаила Булгакова» приводятся её воспоминания о той поре:

«Только он мог вести себя как угодно, а я должна была вести себя тихо».

Будучи мужчиной любвеобильным, Михаил Афанасьевич постоянно за кем-то ухаживал. И в селе Никольском, и во Владикавказе, и уж тем более в Москве.

Но стоило Татьяне Николаевне завязать слишком (с его точки зрения) оживлённый разговор с каким-нибудь мужчиной, как тотчас же следовало недовольное замечание:

«– Ты не умеешь себя вести!».

Однажды кто-то из знакомых посоветовал Татьяне Булгаковой попробовать приобрести какую-нибудь специальность:

«… подбил меня окончить шляпочную мастерскую, я получила диплом, хотела как-то заработать. Один раз назначила кому-то, а Михаил говорит:

– Как ты назначаешь – ведь мне надо работать.

– Хорошо, я отменю.

Так из моей работы ничего не вышло – себе только делала шляпки. Я с ним считалась…»

Татьяна Николаевна с мужем считалась. А Михаил Афанасьевич всегда поступал так, как сам находил нужным. На упрёки жены (по поводу очередного своего флирта) неизменно отвечал («Жизнеописание Михаила Булгакова»):

«– Тебе не о чем беспокоиться – я никогда от тебя не уйду.

Сам всегда ходил, а я дома сидела… Стирала, гладила».

Пока жена «сидела», «стирала» и «гладила», муж «ходил» по гостям, часто допоздна засиживаясь на вечеринках. Там (в неформальной обстановке дружеских застолий) завязывались нужные знакомства, налаживались полезные литературные контакты.