Эдуард Филатьев - Тайна булгаковского «Мастера…»

И всё равно поводов для того, чтобы в очередной раз впасть в уныние, хватало. Прежде всего, удручало, что никак не удавалось напечатать «Белую гвардию» отдельной книжкой. Издатель, с которым был заключён договор, по каким-то своим причинам не очень торопился. Появилась, правда, возможность издать роман у Лежнева (Альтшулера). Но в этих переговорах Михаил Афанасьевич не участвовал, и записал в дневнике 29 декабря 1924 года:

«Лежнев ведёт переговоры с моей женой, чтобы роман „Белая гвардия“… передать ему. Люба отказала, баба бойкая и расторопная, и я свалил с своих плеч обузу на её плечи… В долгу сидим как в шелку».

Финансовое положение в тот момент и в самом деле было весьма плачевным:

«2 января, в ночь на 3-тье.

Забавный случай: у меня не было денег на трамвай, а поэтому я решил из „Гудка “ пойти пешком».

А через три дня по дороге домой Михаил Афанасьевич купил несколько номеров антирелигиозного журнала:

«Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера „Безбожника “, – был потрясён. Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о внешней стороне. Соль в идее, её можно доказать документально: Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно его. Нетрудно понять, чья это работа. Этому преступлению нет цены».

Просмотр журнала с агрессивной атеистической позицией оптимистическому настроению тоже, конечно же, не способствовал. И в дневнике снова появились невесёлые строки:

«Погода напоминает февраль. и в душах – февраль.

– Чем всё это кончится? – спросил меня сегодня один приятель…

– Да чем-нибудь всё это кончится. Верую!»

Лично для Булгакова « всё это » кончилось написанием новой сатирической повести, рассказывающей о невероятном событии в жизни обыкновенного дворового пса.

Начало 1925 года ознаменовалось очередным (и весьма своеобразным) объяснением в любви. 3 января Михаил Афанасьевич записал в дневнике:

«Ужасное состояние: всё больше влюбляюсь в свою жену.

Так обидно -10 лет открещивался от своего… Бабы как бабы. А теперь унижаюсь даже до лёгкой ревности. Чем-то мила и сладка.

И толстая».

На следующий день – новые размышления, но уже на другую тему:

«Сегодня вышла „Богема“ в „Красной ниве“ № 1. Это мой первый выход в специфически-советской тонко-журнальной клоаке».

Судя по тону записи, сам факт выхода в свет нового рассказа Булгакова радовал. А вот напечатавший его журнал с откровенной презрительностью назван «клоакой».

5 января с не меньшей прямотой Михаил Афанасьевич признавался:

«Сегодня в „Гудке „в первый раз с ужасом почувствовал, что я писать фельетонов больше не могу. Физически не могу. „Это надругательство надо мной и над физиологией “».

Понять Булгакова нетрудно – ведь он уже стал писателем , а приходилось тратить драгоценное время на пустую и, как ему казалось, совершенно никчёмную журналистику

Сохранилась открытка от 14 февраля, присланная из «Недр» её сотрудником Б.Л. Леонтьевым. В ней – приглашение от редактора Ангарского прийти…

«… в воскресенье, 15 февраля, в 7 час[ов] вечера на литературное чтение. Просьба принести с собой рукопись „Собачье сердце“ и читать её. Н.С. ждёт Вас с женой».

Неизвестно, присутствовал ли на том «литературном чтении» Юрий Слёзкин, но его тогдашнее мнение о новой булгаковской сатире сохранилось:

«Рассказ хорош, но с большой примесью яда».

Эту ядовитую «примесь», видимо, почувствовали и в «Недрах», и через несколько дней тот же Леонтьев отправил Булгакову новое послание:

«Дорогой М.А. Торопитесь, спешите изо всех сил предоставить нам Вашу повесть „Собачье сердце“. Н.С. может уехать за границу недели через 2–3, и мы не успеем протащить вещь через Главлит. А без него дело едва ли пойдёт. Если не хотите сгубить до осени произведение – торопитесь, торопитесь».

Тем временем в пятом (февральском) номере «России» было напечатано продолжение романа «Белая гвардия». Даря экземпляры журнала друзьям и знакомым, Булгаков заглянул и к бывшей жене. Полистав «Россию», Татьяна Николаевна обнаружила, что роман предваряет фраза: « Посвящается Любови Евгеньевне Белозёрской» («Жизнеописание Михаила Булгакова»):

«– Я всё-таки удивляюсь, – сказала я ему. – Кажется, всё это мы пережили вместе… Я всё время сидела около тебя, когда ты писал, грела тебе воду. Вечерами тебя ждала…

А он сказал:

– Она меня попросила. Я чужому человеку не могу отказать, а своему – могу.

– Ну и забирай свою книжку!»

И Татьяна Николаевна, возмущённая бестактностью бывшего супруга, швырнула журнал ему под ноги. Кто знает, может быть, не ожидавший такой реакции Булгаков именно тогда с особой горечью и произнёс фразу, которую и до этого часто говаривал жене:

«– Меня за тебя Бог накажет».

Возможно, именно после этого инцидента в булгаковском дневнике появилась тревожная запись, смысл которой не разгадан до сих пор:

«25 февраля. Среда. Ночь.

Передо мною неразрешимый вопрос.

Вот и всё».

В начале марта Михаил Афанасьевич вновь посетил очередной «Никитинский субботник» и прочёл там отрывок из «Собачьего сердца». До наших дней дошёл агентурный донос, отправленный тогда же по начальству лубянским соглядатаем:

«Был 73.-25 г. на очередном литературном «субботнике» у Е.Ф. Никитиной. Читал Булгаков свою новую повесть…

… вся вещь написана во враждебных, дышащих бесконечным презрением к совстрою тонах… Всё это слушается под сопровождение злорадного смеха никитинской аудитории…

Если и подобные грубо замаскированные… выпады появятся на книжном рынке СССР, то белогвардейской загранице… останется только завидовать исключительнейшим условиям для контрреволюционных авторов у нас».

Ознакомившись с новой булгаковской повестью, мгновенно насторожились и цензоры. А Ангарский, написавший 8 апреля 1925 года письмо Максимилиану Волошину (восторгавшемуся «Белой гвардией»), заметил:

«„Белая гвардия “, по-моему, вещь довольно рядовая, но юмористические его вещи – перлы, обещающие из него художника первого ранга. Но цензура режет его беспощадно. Недавно зарезала чудесную вещь „Собачье сердце“, и он совсем падает духом. Да и живёт почти нищенски…»

Что же заставило цензуру « зарезать » эту « чудесную вещь»?

Вспомним содержание повести.

В «Собачьем сердце» рассказывается о том, как профессор Филипп Филиппович Преображенский пересадил дворняжке по кличке Шарик гипофиз 25-летнего Клима Чугункина, погибшего от удара ножа в пивной на Преображенской заставе. В результате уникальной операции произошло очеловечивание собаки, и Шарик превратился в Полиграфа Полиграфовича Шарикова.