Никита Моисеев - Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века

Был жаркий воскресный день, и я в компании своих друзей валялся на берегу Двины. Вдруг из штаба полка прибежал солдат: «Товарищ капитан, срочно в штаб!»

Меня встретил дежурный офицер: «Тебя срочно разыскивает дивизионный кадровик. Полетишь на командирском У-2».

Часа через полтора я стоял перед дивизионным кадровиком – сумрачным немолодым майором. «У тебя, что, тетя в Москве? Читай!» И протягивает телеграмму: «Срочно откомандировать капитана Моисеева в распоряжение начальника руководящих кадров Главного управления ВВС. Вершинин.» А был тогда маршал Вершинин главкомом авиации. За такой подписью в нашу дивизию телеграммы еще никогда не приходили. «Завтра сдашь дела Алексееву. Я его уже вызвал. Получи командировочное предписание, и чтобы через два дня ноги твоей здесь не было. Ясно?!»

Почему я вдруг понадобился Москве? Я ничего не понимал, но все приказания выполнил. Что греха таить – с радостью.

Так что же произошло? Какая сила меня, полкового инженеришку, вдруг перенесла в штаб Военно-Воздушных Сил Советского Союза? Для того чтобы объяснить поворот судьбы, который я ждал, даже предчувствовал, и в то же время для меня совершенно неожиданный, я должен вернуться назад.

Начальником политотдела дивизии был подполковник, а может быть, и полковник – я уже запамятовал – Фисун. Большой неторопливый украинец. Раньше он был замполитом в нашем полку. Судьба нас свела еще в сорок втором году, и он мне давал рекомендацию для вступления в партию. Политработник он был никакой. Зато прекрасный летчик. Летал много, охотно и с успехом – бывают люди, получившие в дар от природы воинское счастье. Подполковник Фисун обладал им в полной мере. Потом у него стало не ладиться со здоровьем, ему запретили летать, и он полностью перешел на политработу. Получив повышение и уйдя в дивизию, он продолжал ко мне хорошо относиться и регулярно проявлял те или иные знаки внимания.

Однажды Фисун вызвал меня в политотдел и дал трофейную книгу. Это была работа известного немецкого баллистика Кранца, посвященная внешней баллистике ракетных снарядов. «Посмотри, Моисеев, вроде бы по твоей части?» Тогда я еще не совсем забыл немецкий язык и без особого труда начал читать сочинение Кранца. Это занятие оказалось приятным и интересным и вносило разнообразие в мое строевое существование. У моего знакомого в Двинске я взял какой-то курс высшей математики (из моей головы математика весьма основательно выветрилась) и начал разбираться в премудростях тогда еще новой науки – расчета траекторий ракетных снарядов.

Надо сказать, что я довольно быстро стал восстанавливать свои математические познания, и чтение книги Кранца оказалось делом не очень трудным. Я не только сумел разобраться в этом сочинении, но и увидел целый ряд возможностей усовершенствовать его работу. Кранц, со свойственным всем немцам педантизмом и отсутствием чувства юмора, для целей совершенно утилитарных развил общую теорию движения ракеты в гравитационном поле круглой вращающейся Земли. И уже из этой общей теории стал выводить правила для расчета траекторий ракет, которые мы сейчас относим к классу «земля-земля».

Но в академии я учил баллистику под руководством Д. А. Вентцеля, одного из самых блестящих профессоров, которых я когда-либо слушал. Он ко всему относился с огромным чувством юмора, а в науке исповедовал религию своего учителя, знаменитого адмирала и академика А. Н. Крылова: неверная значащая цифра в расчетах – это ошибка, а лишняя после запятой – пол-ошибки. Всякие лишние усложняющие вычисления, не мотивированные необходимостью, – смертный грех! Вот так! Любая прикладная теория должна бить в точку – быть предельно простой!

А тогда ракеты летать далеко еще не могли. Даже знаменитая ФАУ-2 летала всего на две с небольшим сотни километров. Поэтому теория Кранца для решения баллистических задач тех лет мне показалась «сверхизбыточной». И его книга мне не понравилась.

Я поставил себе простую задачу в духе Крылова – Вентцеля: как научиться вычислять траектории баллистических ракет небольшой дальности наиболее простым способом, опираясь на приемы, уже известные артиллеристам? Я с этой задачей, кажется, справился и построил простые формулы для поправок, позволявшие использовать существовавшие в то время баллистические таблицы. Написанное сочинение составляло что-то около десяти страниц. Встал вопрос: а что с этими страничками делать?

Еще учась в академии, я прослушал несколько лекций по баллистике ракетных снарядов. Их прочел нам Ю.А Победоносцев – «гражданский профессор» и, как его рекомендовал генерал Вентцель, «отец советской реактивной техники». Его лекции произвели на меня определенное впечатление. Я с ним пару раз разговаривал и, как говорится, он мне запал в душу. Настолько, что даже в качестве выпускной работы я делал баллистический расчет бетонобойной бомбы с дополнительной, то есть реактивной, скоростью. Как оказалось, и Победоносцев меня запомнил.

Мне казалось, что в контакте с профессором Победоносцевым должен быть мой академический преподаватель Е. Я. Григорьев – очень способный молодой подполковник. Вот ему-то в Академию имени Жуковского я и послал написанные странички с просьбой передать их Юрию Александровичу Победоносцеву. Как выяснилось однажды, мои странички до адресата дошли. И не только дошли, но стали истинной причиной моего неожиданного вызова в Москву и полного расставания со строевой службой. Но тогда об этом я ничего не знал. Никакого значения своему письму, а тем более тем наброскам, которые я сделал, я не придал.

Последствия моих упражнений в немецком языке и баллистике мне довелось узнать уже через несколько дней. А пока… пока я сдал свои дела в дивизии и вернулся в полк, где очень быстро завершил несложные сборы. Но тут произошла осечка. Я надеялся забрать с собой свой фиат «Западная пустыня» и триумфально уехать на нем в Москву. Представляю, какой бы фурор (тогда говорили – «фураж») он произвел! Я считал его полностью своим, поскольку мои механики вернули его из абсолютного небытия. Однако не тут-то было. Оказывается, на него уже давно положил глаз помощник командира дивизии по хозчасти. Пока я был дивизионным инженером, он мне не мешал пользоваться моим фиатом. Но тихо-тихо, никому ничего не говоря, он его уже давно оприходовал – теперь это было уже имущество Советской Армии. И я уехал, как все смертные, на поезде.

Мое расставание с полком сопровождалось такой попойкой, которой в истории полка, кажется, никогда не было. Даже в день Победы.

Все началось рано утром, когда нам позвонил командир полка и потребовал, чтобы я и Кравченко к нему пришли – незамедлительно! Подполковник Андрианов был, что называется, военная косточка: сын военного, он с детства был настроен на военную службу. Всегда подтянутый, стройный, молодой. Никогда не хмелел. Летал много, с удовольствием, бывал в тяжелейших передрягах. В полку все считали, что он давно должен был бы получить Героя. Но чрезмерная храбрость и военная удачливость в сочетании с самостоятельностью не очень нравятся вышестоящим.