Никита Моисеев - Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века

Я загрустил: Москва себя не оправдывала, хоть обратно в часть собирайся. В дивизии, а особенно в полку, я чувствовал себя куда комфортней. Даже в периоды безделья надо было смотреть, чтобы пулеметы не ржавели и люди не пьянствовали! А тут… высиживать часы и звания, к которым особого почтения я никогда не испытывал. И я стал серьезно размышлять, куда бы податься. Искал всякие способы демобилизации – уйти в гражданку, как тогда говорили. Но у меня был академический диплом и я считался кадровым. А таких в гражданку в те годы не отпускали.

В то время в академии на факультете № 2 авиационного вооружения начали создавать новую кафедру – реактивного вооружения самолетов. Ее начальником назначили Е. Я. Григорьева, моего бывшего преподавателя, с которым у меня сложились самые добрые отношения. Мы с ним часто виделись в нерабочей, дружеской обстановке, и я попросился к нему на кафедру. Научных званий у меня тогда не было, зато был опыт эксплуатации в боевых условиях тогдашних РСов на штурмовиках и бомбардировщиках. Тогда это было важно. Начальник факультета генерал Соловьев, в просторечье – Соловей, мою кандидатуру одобрил.

Соответствующие письма, необходимые звонки – и через пару недель выходит приказ за подписью Вершинина о моем назначении младшим преподавателем, сиречь ассистентом, кафедры номер такой-то в ВВИА имени профессора Жуковского. На кафедре кроме Григорьева и меня был еще только один человек – старший лейтенант П. А. Агаджанов, будущий генерал-лейтенант и член-корреспондент Академии наук СССР. Тогда он исполнял обязанности инженера кафедры, то есть лаборанта.

Мои сослуживцы по отделу ахали и соболезновали – этот капитан, который так успешно доставал билеты на все интересные матчи, переведен на новое место службы с понижением по меньшей мере на две ступени. Значит, никакой «руки» у него на самом деле не было. А мы-то думали!

Но это как раз и был тот поворот моей жизненной тропинки, которого я так ждал. Теперь я это понимаю. И благословляю судьбу. А также Соловья, которому предстоит еще один раз меня по-настоящему выручить.

Годы с сорок седьмого по пятьдесят пятый были действительно самыми удивительными годами моей жизни. За эти семь лет я из армейского капитана, полкового вооруженца, превратился сначала в кандидата технических наук, а затем в доктора физико-математических наук, в почтенного профессора и декана престижного факультета самого престижного вуза страны. То, на что у научных мужей уходят десятилетия, а порой и вся жизнь, произошло за считанные годы. Если добавить, что в эти же годы, после ареста моей мачехи, меня прогнали с работы, я был вынужден уехать из Москвы и начать все заново, то получается такая концентрация событий, что я до сих пор удивляюсь – как это все могло случиться? Не понимаю я до сих пор и того, как мне удалось все это пережить. Конечно, была молодость, было здоровье, может быть, и везение. Была, конечно, и невероятная жажда жить и работать. Но главное было в каком-то удивительном сочетании неожиданных удач и человеческой благожелательности с ударами, способными размозжить голову. Ну, и были в ту пору, конечно, друзья.

А может быть, и страна была другой, и время было таким, что все невероятное казалось обыденным.

Словом, как выразился однажды Остап Бендер: жизнь – это трогательная комбинация!

Восхождение на Олимп было нетривиальным и для меня совершенно неожиданным. Даже в самых смелых мечтах я не мог его предвидеть. Буквально за два-три года я оказался в обойме специалистов, получивших имя в соответствующих инженерных и научных кругах. Как бы дальше ни складывалась жизнь, какие бы горести меня ни преследовали, но ко мне уже относились серьезно как к специалисту, и я мог рассчитывать на место под солнцем.

Этот «подъем на Олимп» оказался связанным с одной задачей, которая однажды обсуждалась на заседании Академии артиллерийских наук.

Такая академия была организована после войны и просуществовала всего несколько лет. Ее возглавлял академик Благонравов, а мой академический учитель, профессор Дмитрий Александрович Вентцель, был, как мне помнится, вице-президентом. Размещалась академия в Староконюшенном переулке, ее так и звали – Староконюшенная академия. Мне удалось предложить новый подход к анализу обсуждавшейся там задачи оценки рассеивания авиационных реактивных снарядов и, к моему собственному удивлению, дать ее решение, которое в те годы вполне удовлетворило инженеров. Этот эпизод и послужил стартовой площадкой, которая обеспечила мне получение, минуя всякие аспирантуры, первой ученой степени и определенное положение в научном мире. А может быть, и будущее.

Снова случайность и снова везение. Случайность – она продолжала мне порой благоприятствовать и подбрасывать ситуации, предвидеть которые было выше моих сил. Однажды я прочел знаменитое утверждение Эйнштейна о том, что «Бог не играет в кости». Я тогда подумал: у каждого, наверное, есть свой собственный бог. Мой – не только играет в кости, но порой и выигрывает!

О Боге я еще поговорю серьезно. А пока… пока вернусь в Академию имени Жуковского, куда я был назначен младшим преподавателем кафедры реактивного вооружения самолетов, в академию, которая в сорок втором году мне дала второй, теперь уже инженерный, диплом, и которой я бесконечно обязан. И не только за диплом, но и за жизненную позицию.

В качестве преподавателя академии я проработал недолго года полтора. Но это время сыграло в моей жизни, в моем становлении очень важную роль. Я встретил там людей, чья деятельность производила на меня большое впечатление, у которых мне хотелось учиться.

Теперь я могу сказать с полной ответственностью: факультет авиационного вооружения академии в те далекие времена был действительно уникальным явлением. Прежде всего, там был высоко профессиональный преподавательский коллектив. Его бесспорным лидером был начальник кафедры баллистики, профессор, генерал-майор Дмитрий Александрович Вентцель. Его авторитет и популярность были огромны. Он и вправду превосходил на целую голову остальных преподавателей факультета общей эрудицией, живостью и остротой ума, благожелательностью к молодежи. Вентцель поражал своих слушателей независимостью и остротой суждений, а больше всего – смелостью высказываний, не свойственной кадровому военному. Когда после ареста мачехи я был вынужден уехать из Москвы, генерал Вентцель был единственным из моих бывших академических преподавателей, кто поддерживал со мной отношения.