Елена Чайковская - Конек Чайковской. Обратная сторона медалей

Все это я говорила им обоим. И обидно им было сильно. После моих обвинений – не оскорблений! – двое этих чемпионов тут же, в одну секунду, объединялись против меня. Проезжали, сцепившись друг с другом за руки, на меня не глядя – и работали. То, что мне и было надо.

Ну а к вечеру уже все шло нормально.

Был потрясающий документальный фильм Димы Полонского в 1971 году, где он как раз запечатлел момент, когда Мила и Саша поругались – и катались в разных углах площадки. А я в кадре сидела на стуле в коньках и изумленно крутила головой – мне в тот момент оказалось не с кем работать.

После 1970 года наступила мировая гегемония Пахомовой и Горшкова. В последующие шесть лет они лишь раз проиграли – в 1972 году красивой немецкой паре Анжелике и Эрику Букам, брату и сестре. На том чемпионате Европы в шведском Гетеборге расклад судей оказался такой: пятеро «капиталистов» и четверо «социалистов».

А уже на чемпионате мира в канадском Калгари через полтора месяца Мила и Саша выиграли вчистую!

Но самым тяжелым оказался не 1972-й. Год, когда за семилетний период своего доминирования они проиграли единственный раз.

Самым страшным стал 1975.

В тот год Александр Горшков стоял на краю гибели. «Его спасло чудо» – не фигура речи.

Это был тот случай, когда человек «упал» – и никто не верил, что он сможет подняться. Тем более, подняться так быстро.

Какой бы гениальной фигуристкой Пахомова ни была, но через две недели после пограничной, без малейшей уверенности в положительном исходе операции на легком Людмила выйти на лед не смогла бы.

И из 100 мужиков тоже вышел бы только один – я уверена.

И этот один – Александр Горшков – вышел и катался, теряя сознание.

Признаюсь, я тогда была против такого решения. Но Саша его принял – и Мила, возможно, к этому подталкивала своего супруга и партнера.

А всего за несколько недель до этого, на чемпионате Европы в Копенгагене они выиграли. Ребята обошли моих же Линичук с Карпоносовым. С ними весь год тренировались на одном льду. И притом оказались сильнее очень перспективной пары Ирина Моисеева и Андрей Миненков, которую тренировала Татьяна Тарасова.

Представители советского Внешторга попросили тогда Милу с Сашей после показательных выступлений сфотографироваться на фоне рекламного плаката нашей экспортной водки.

Конечно, я была против. Но приехали люди то ли из советского посольства, то ли из торгпредства и сказали: «Надо! Приказ из Москвы!» Я им говорю, что во дворце этом датском холод собачий и сквозняки. Но посольским было плевать на датские сквозняки и на последствия.

Эта дурацкая фотосъемка в продуваемом насквозь зале могла стать толчком к обострению болезни. Горшков начал покашливать. Саша потом признался, что ему очень тяжело. Это он-то – человек, который никогда ни на что не жаловался. Он всегда терпел до последнего.

Во время перелета Копенгаген – Москва было видно, как Сашу мучают боли. Он из хвоста самолета ко мне подошел: «Ленуля, мне плохо».

А у меня был приличных размеров кусок настоящего мумие. Я им выдавала это азиатское чудо-средство по четвертушке. Со спичечную головку. А тут я посмотрела на Горшкова – и дала ему большой кусок.

Много позже мне сказали, что как раз это уникальное вещество с Памирских гор могло купировать внутреннее кровотечение у спортсмена на высоте 10 000 метров. Без приема мумие человек там, на борту, мог умереть.

Уже в автобусе из Шереметьева Саша от боли не мог сидеть – и вынужден был встать и ехать, держась за поручень, буквально повиснув на нем.

Добравшись домой, мы начали возить Горшкова по клиникам Москвы. Проехали все наши диспансеры. Нам всюду говорили одно и то же – «невралгия». И дома Мила грела его в ванной. Но легче не становилось. Наоборот, он начал помирать.

Мила до последнего думала, что Саша сможет отлежаться. И что эти рекомендованные ванны помогут. Но однажды он в горячей воде потерял сознание.

И тут уж я сказала: хватит заниматься самолечением, поехали к серьезным врачам.

Нам посоветовали потрясающего диагноста Владимира Сыркина. Говорили, он самого Брежнева лечил. Этот специалист и сейчас занимает целый этаж в клинике на Пироговке.

Сыркин двумя пальцами постучал то там, то здесь, без всякой аппаратуры. И меня спрашивает: «Слышите, Елена Анатольевна?» Ну что я могу слышать: где-то звук нормальный, а где-то глухой.

Так светило диагностики прошел всю грудную клетку, потыкал в районе сердца – и ушел куда-то в район легких. И сказал фразу, которую мы запомнили навсегда: «Для меня как для врача это было бы очень смешно, если б не было так грустно. У него сердце ушло на пять сантиметров вправо!» И добавил: «А в легких-то у пациента – какая-то жидкость!» Какая именно и сколько ее – даже этот чудо-врач не мог определить без специального оборудования.

И он нам сообщил, что в Москве существует единственный специалист, Михаил Израилевич Перельман, который способен взяться за спасение Саши. Именно он – главный специалист по легочным заболеваниям.

Я позвонила нашей хорошей приятельнице Люде Бещевой. Ее отец, Борис Павлович Бещев, был тогда министром путей сообщения, – и Перельман, как тут же выяснилось, его тоже консультировал.

Министр послал за Перельманом машину. У специалиста был выходной. Он отдыхал на даче. Его везли из-за города.

А мы по рекомендации Сыркина рванули в центральную железнодорожную больницу на Волоколамском шоссе. Горшкова мы повезли, когда в Москве уже совсем стемнело. Была отвратительная снежно-грязная каша, какая часто бывает в столице в начале февраля. Выскочили на улицу, с трудом поймали какой-то разваливающийся «рафик». Кричим водителю: «Гони, чемпиону мира Александру Горшкову плохо!» Своих фигуристов-чемпионов страна тогда знала в лицо. И водитель этот Сашу узнал. И погнал, дребезжа и едва не рассыпаясь на ходу.

Наш пациент при каждой встряске машины откидывался назад. Во-первых, боль была дикая. Во-вторых – сил держаться у него уже не оставалось.

Мы втроем Сашу в машине держали – я, Толя и Мила. Еле-еле его довезли.

И вот мы все в дикой тревоге ждем Перельмана в больнице РЖД на Волоколамке.

Тот приехал, вошел в реанимационное отделение, и сразу вот таким огромным шприцем выкачал из легкого полный шприц крови.

Вообще же из легкого у Горшкова откачали около двух литров крови. Когда Перельман увидел такое количество, он мне сказал: «Спасибо, что пациент – спортсмен. Другой, обычный человек, давно бы умер».

Нам повезло – Саша привык к кислородному голоданию с нашими постоянными сборами в Терсколе, на Северном Кавказе, на высотах больше двух тысяч метров.

А тут еще у Горшкова оказалась первая группа крови и резус отрицательный! Редкая группа. Ее в больничной базе не было. А плазмы крови в 1975 году еще не существовало.