Елена Чайковская - Конек Чайковской. Обратная сторона медалей

И вот приходит полусонный Саша:

– Да, Виталий Георгиевич, здрасьте. Да, я спал. Что? Нет, у меня все хорошо. Как мы катаемся? Да отлично катаемся…

Вот так в ночном мартовском Сан-Диего мы развеивали прошедший по Москве слух, что у Горшкова в американском турне взорвалось легкое и он умер.

Главным – и завершающим – в нашей долгой работе с Пахомовой и Горшковым стал, конечно, 1976 год – год первых Олимпийских игр, где в программе были танцы на льду.

В Инсбруке жуткие условия были в Олимпийской деревне. В особенности были проблемы с транспортом. Когда до начала выступления Милы и Саши оставалось всего ничего, я чуть не опоздала на первый в истории старт советских танцоров на Играх!

Валентин Сыч, отвечавший за зимние виды спорта, настаивал, чтобы я шла в колонне советской делегации на открытии Игр.

Я вскипела: «Лукич? Ты соображаешь, что говоришь? Я должна быть со своими спортсменами! А не в колонне! Мы сейчас профукаем Олимпиаду!» А надо сказать, что Пахомова с Горшковым, если меня рядом с ними нет за час до начала стартов, уже начинали психовать.

Открытие Игр тогда проводили в каком-то альпийском ущелье с односторонним движением, где с одной стороны подъезжали, с другой, через какой-то тоннель, выскакивали. И вообще, ехать мне во Дворец не на чем. Машины нет!

Вызвали переводчика. Местного парня, которого закрепили за руководителем нашей делегации Сергеем Павловым – он-то был на машине.

И когда в беличьей тяжелой парадной шубе я наконец ворвалась в раздевалку, у Пахомовой сразу стало меняться лицо… А я делаю вид, как будто ничего не произошло. И что я уже давно тут – просто до сих пор занималась неотложными делами.

У Пахомовой и Горшкова в Инсбруке все прошло очень уверенно, здорово и мощно. Это была абсолютно убедительная наша победа. Мила светилась со своей голливудской улыбкой. Как только она видела телекамеру, ее губы как бы автоматически раздвигались.

За восемь лет до этой Олимпиады, в 1968 году на Олимпийских играх во французском Гренобле, мы показали русский танец «Березка». Мы представили танцы как полноправный вид фигурного катания. И вот спустя восемь лет и два олимпийских цикла мы выступаем в этом виде и побеждаем.

Не могу еще раз не вспомнить главу технического комитета ИСУ британца Лоуренса Демми. Он никогда не говорил, что мы – локомотив мировых танцев. Но всегда подправлял наше развитие так, чтобы мы этим локомотивом стали. Он направлял развитие самого вида спорта.

А на то, что писали о Пахомовой и Горшкове, я не обращала внимания, мне было безразлично. Я никогда не смотрю в прессе отзывы о моей работе и о выступлениях моих фигуристов. Ни до, ни после. Я как никто знаю, где у нас плохо. И где у нас хорошо. Меня тогда интересовало мнение Демми и еще одного-двух специалистов.

В олимпийскую программу в Инсбруке я ввела новые испанские шаги. Никто не мог представить, что их можно на льду воплотить. Это особые шаги. Отбивание дроби в сапатеадо, испанской чечетке, – как ее перенести на лед? Я придумала, перенесла, и зал забился в экстазе, когда это увидел.

В Инсбруке на нас смотрел весь мир, съехавшийся туда. На трибунах не было простых зрителей – нас оценивали спортсмены и тренеры, которые понимают, чего стоит труд на льду. Зал гремел и орал, очень хороший был прием. Олимпийская публика – не публика чемпионатов мира.

Как мы отметили первую олимпийскую победу наших танцоров?

Я лично «очень содержательно» отметила. С Наташей Линичук поехала на допинг-контроль. А меня туда не пускают. А у нее накануне была дикая температура и обезвоживание организма.

До четырех часов утра мы с ней просидели – провели «замечательную» ночь.

Линичук с огромным трудом что-то из своего организма наконец исторгла. Я увезла ее домой, уложила спать и закрыла ее номер на ключ.

И сама закрылась. Чтобы никого не видеть, не слышать. И чтобы никто не разговаривал со мной.

А на следующий день мы с Татьяной Тарасовой, моим мужем Толей и еще несколькими «представителями прессы» сели в старинном австрийском ресторане, накрыли отличный стол. И очень хорошо отметили первое танцевальное золото.

А дальше чемпионов и призеров зимних Игр посадили в поезд, который из Инсбрука нас привез в какой-то другой город. Там мы пересаживались в поезд до Парижа.

Мы ехали в таком вагоне – с тремя пассажирскими полками. На нижней полке лежала Татьяна Тарасова. На среднюю, куда и влезть-то нельзя было – протиснулась я, худая еще была. А надо мной с температурой сорок помирал Андрей Миненков. Мы взяли его к себе в купе, чтобы он других спортсменов не заразил.

Вот в таком замечательном виде победоносная сборная по фигурному катанию отправилась в Париж после Олимпиады на показательные выступления.

Нас поселили в Париже в гостиницу где-то в центре. А мы уже не хотим ни-че-го. Акклиматизация в австрийских горах прошла, и вот в Париже, на равнине, – вторая акклиматизация. Какой организм такое выдержит?

Зато через месяц в шведском Гетеборге на послеолимпийском чемпионате мира – 1976 условия были прекрасные. Мы приехали в свои пятизвездочные гостиницы и выигрывали все, что возможно.

После этого надо было заканчивать. Я ребят не подталкивала к такому шагу. Они сами к этому пришли. Осенью 1976-го.

Всегда говорю, что я хороший тренер – потому, что не отбила охоту у своих учеников заниматься тренерским ремеслом.

Людмила Пахомова стала заниматься с молодыми фигуристами сразу после спортивной карьеры и, если бы не страшная болезнь и несправедливо ранняя смерть в 39 лет, могла стать большим тренером.

Александр Горшков уже много лет возглавляет нашу Федерацию – и только по его просьбе я иногда еще берусь за тренерскую работу со спортсменами национальной сборной…

У нас до сих пор с Сашей очень доверительные отношения, в которые мы никого не впускаем.

Мне повезло с Пахомовой и Горшковым. А они, может быть, считали, что им повезло со мной…

Александр Горшков,

олимпийский чемпион, президент Федерации фигурного катания на коньках России

– С Еленой Чайковской мы кровные брат и сестра – в прямом смысле.

Когда я находился между жизнью и смертью в железнодорожной больнице, под утро ко мне пришел главврач, которому я сказал, что у меня чемпионат мира через месяц, а тот сообщил, что меня готовят к срочной операции и уже послали за великим Перельманом.

Что мне вливали, я узнал позже. И про то, что у Чайковской тоже брали кровь для меня и меня в тот момент это спасло. То есть после операции мы оказались родными по крови – но к тому времени, за годы работы с ней мы и так уже стали как брат и сестра. И вообще мы с Милой и Лена с Анатолием Михайловичем были семьей. И родство наше родилось не в той больнице, не на операционном столе – гораздо раньше.