Мария Шарапова - Неудержимая. Моя жизнь

Она осмотрела меня.

– Нам придется удалить уплотнение, немедленно, прямо сейчас, – сказала она.

– ОК, – сказал Юрий, – удаляйте.

– Но оно расположено рядом с глазным яблоком, так что анестезию дать невозможно, – объяснила врач. – Я не смогу обезболить глаз. Ваша дочь будет чувствовать каждый надрез.

– ОК. ОК. Делайте.

Женщина увела меня в операционную, и я каким-то образом смогла это все пережить. Через двадцать минут мы вернулись к Юрию. Доктор была белая, как бумага, и не могла говорить. Юрий испугался.

– Боже! – воскликнул он. – Что случилось?

– Не волнуйтесь, – ответила доктор. – Все прошло хорошо. Я постаралась. Так что проблем нет. Но меня вот что беспокоит – Маша совсем не плакала. Это ненормально. И плохо. Надо плакать.

– И что же нам делать? – спросил Юрий.

– Не знаю, но это ненормально, – ответила хирург. – Она должна плакать.

– ОК, – сказал Юрий. – ее уже не изменишь. Если захочет плакать, то поплачет. Если не хочет, то ее не заставишь.

На автобусе мы вернулись домой, и я молчала всю дорогу. И только когда мы вошли в квартиру, и моя мама обняла меня, я заплакала. Боже, как же я рыдала!

Или вот еще. Мы бежали к автобусу, опаздывая на тренировку. И я упала. Сильно. Очень сильно. Ноготь на моем мизинчике оторвался. Напрочь. Все было залито кровью.

– Боже мой! – воскликнул Юрий. – Надо возвращаться домой.

– Все ОК, па, – ответила я. – Нам надо на тренировку.

Между тем я играла все лучше. Все это было результатом постоянных усилий, бесконечных ударов по мячу. Я повторяла все это снова и снова. Набиралась сил. Мои удары становились быстрее и тверже. С самого начала игра для меня заключалась в том, чтобы ударить мяч и послать его по низкой и плоской траектории. Чтобы сразу проставить других девочек на место. Я стала участвовать в соревнованиях и быстро стала пятым номером во Флориде в возрастной группе до десяти лет. И я вырабатывала характер, который станет неотъемлемой частью моей игры. Я стала стонать при ударе по мячу. Но уже тогда я старалась держаться особняком. Ни эмоций. Ни страха. Ледышка. Я не дружила с другими девочками, потому что это сделало бы меня мягче и меня было бы легче победить. Они могли быть лучшими девочками в мире, но я не хотела ничего об этом знать. Это был мой выбор. Я считала, что подружиться мы сможем позже, когда уйду я и уйдут они, когда мы состаримся и пресытимся игрой. Но не теперь и не сейчас. Этот мой характер – это мое самое большое преимущество. Почему я должна сдаваться? Еще перед тем, как я выхожу на корт, некоторые мои соперницы уже пугаются. Я это чувствую. Они знают, что я сильный игрок. Меня не интересует дружба на поле битвы. Если мы друзья, то я складываю оружие. Мой бывший тренер, Томас Хогстедт, рассказывал мне, как он напутствовал игроков, выходящих против меня:

– Не смотри Марии в глаза ни до, ни во время, ни после игры.

Однажды я спросила Ника о тех первых днях.

– Что ж, сначала ты выбрала теннис, а потом теннис выбрал тебя. Есть вещь, которую люди не понимают. Для того, чтобы побеждать, совсем не надо быть лучшим игроком в мире. В нужный день надо просто быть лучше человека, стоящего на корте против тебя. И ты поняла это с самого начала.

– Другие девочки боялись тебя до потери пульса, – продолжил он. – Особенно Елена и Татьяна. Ты их просто пугала. Не знаю, делала ли ты это намеренно, но все в тебе говорило: это бизнес, а вы стоите у меня на пути.

А потом, словно по щелчку, меня вышвырнули из академии. Для Юрия это было все равно, что изгнание из рая, или пробуждение в самом интересном месте прекрасного сна. Я проучилась всего несколько месяцев, но моя игра уже улучшилась, и я поднималась все выше и выше в рейтинге. Почему же они дали мне пинка? Как это все можно было объяснить?

Прямо об этом так и не сказали, но намекали на мой возраст. Я была слишком мала, чтобы играть со всеми этими девочками. И то, что я обыгрывала соперниц на четыре-пять лет старше себя делало их несчастными. А их родители, которые платили по полной, не хотели слышать о том, что кто-то играет лучше их «чудо-детей». Хотя мой отец чувствовал, что за всем этим скрывается нечто большее. Ведь они знали о моем возрасте, когда делали нам предложение. Но Юрий не винил Ника. Он винил мать Анны Курниковой, Аллу.

Теннисных родителей отличает особая агрессивность. До моего появления Анна была единственной русской в академии, очаровательным светловолосым чудо-ребенком. Потом появилась я, с такими же светлыми волосами, с таким же ударом, и даже моложе. И с каждым днем я прогрессировала. Юрий решил, что у Аллы, должно быть, появились некоторые мысли, касающиеся в основном того, что в нашей истории не все было чисто. Этот отец со своей дочкой появились ниоткуда посреди ночи? И вы в это верите? Кажется, она решила, что Юрий меня похитил, что он увез меня насильно. А школа? Эта девочка вообще ходит в школу? И что за мать разрешила увезти от себя малышку? Что-то здесь не так . Другими словами, Ник увидел в нас мину замедленного действия и, хоть и хотел оставить меня в академии, решил не рисковать.

Нам предложили убираться. Всего хорошего и прощайте. Вы думаете мой отец запаниковал или решил вернуться в Сочи? Если да, то я этого не заметила. В этот период он оставался непоколебимым, как скала. Плохих новостей не существует. Во всем есть положительная сторона. Всегда есть возможность посмотреть на вещи под другим углом зрения. Всегда есть план Б, потому что все это наша судьба. И нам надо просто найти свой путь и держаться его.

– Маша, ты только посмотри, чего мы смогли достичь! Зачем же нам отступать?

Юрий встретился с Ником и обсудил с ним вариант мягкого расставания, который удовлетворил обе стороны.

– Послушайте, Ник, как можно выбрасывать маленькую девочку на улицу?

И Ник разрешил нам пробыть в академии еще несколько месяцев, использовать корты и пользоваться столовой, пока дети не вернутся с летних каникул. Все это время Юрий осматривался и обдумывал новый план. Наконец он остановился на Секу Бангоре, профессиональном теннисисте африканского происхождения, который долгие годы работал у Боллетьери. В начале девяностых Секу открыл свою собственную академию «Эль-Конкистадор», которая располагалась на нескольких кортах с твердым покрытием недалеко от академии Боллетьери.

Это была одна из бесчисленных флоридских теннисных фабрик, во главе которых обычно стоял гуру, широко забрасывающий свою сеть в надежде подцепить звезду, которая прославила бы его имя. Секу пытался создать империю и следовать в кильватере Ника. Мне он не нравился. Луженая глотка, всегда готовая забиться в истерике. У него была коварная улыбка, которую я не переносила. Я ему не верила. Но Юрий был уверен, что Секу – это решение наших проблем. Может быть, у него просто не было лучшего варианта. И денег. Все началось с того, что однажды утром мы сыграли с Секу. Он был среднего роста и атлетического телосложения – бывший профессионал, который так и не смог выйти на серьезный уровень. Ему было лет тридцать пять-сорок. После игры он отвел отца в сторону.