Анатолий Горшков - Приказано: выстоять!

– Зараз, зараз все покажем, – обрадовался он. – У нас тут через часок марш-бросок на Урванку. Приглашаем. Посторонитесь-ка и минуточку подождите. Я моторчик отнесу в забой и быстренько вернусь. Я с сомнением глянул на электромотор, поискал глазами людей, которые должны были помочь Журило. Никого не было. А шахтер уже подставил широкую спину к мотору. Я спросил:

– Сколько в нем?

– Сто килограммов, – Журило крякнул, поднатужился и, взвалив мотор на плечи, пошел к клети.

Ну и здоров же, – сказал я.

– Здоров, – согласился военком. – Он эти движки в забой сам носит. Там же не повернешься вдвоем-втроем. А главный инженер – мужик суровый. Разгон такой устроит, если в забое что не так…

Журило шел тридцать второй год. Родился он в городе Богодуховке Харьковской области, закончил семилетку, потом рабфак. Работал на строительстве Днепрогэса мастером-монтажником тяжелого машиностроения, потом на заводе «Электросталь» в Запорожье. Беспокойная, веселая, деятельная его натура искала великих дел, знаменитых строек. Так попал он в Подмосковный угольный бассейн, стал шахтером, работал на шахте № 20 и 20-бис. В тридцать девятом году назначен главным механиком 26-й Сталиногорской шахты.

– Человек он надежный, – сказал военком, – не подведет, если что.

Журило вернулся не один.

– Вот, Василий Карпович Короб. Наш пулеметчик. Бревно на доски из пулемета может распилить.

Мы познакомились.

– Давай, Вася, собирай людей, – сказал ему Журило. – Штурмовать Урванку будем.

Не спеша во двор тянулись бойцы истребительного батальона. Многие шли сюда прямо из забоя, узнать их можно было по не просохшим после душа волосам.

Командовал сводным батальоном из рабочих, ИТР и служащих 22, 26 и 27-й шахт начальник 26-й шахты Петр Сергеевич Доньшин.

– Равняйсь! Смир-р-р-но! – командовал Доньшин. – Напра-а-во!

Шахтеры не спеша повернулись. Строй дрогнул, и длинная колонна направилась в сторону деревни Урванка. Мы шли по обочине дороги. Вечерело, жара спала. Дождей не было давно, деревья, трава посерели от пыли, в пыли терялся и хвост колонны. Я приглядывался к батальону. В нем собрались люди уже в возрасте – молодые ушли на фронт в первые дни войны. Лишь изредка мелькало юное лицо: этого человека удержала бронь на шахте. Шахтеры шли молча, сосредоточенно, так, подумал я, как привыкли идти на работу.

– Не умеют они у тебя строем ходить, Петр Сергеевич, – сказал военком Доньшину. – Научил бы.

– В ногу ходить – штука не хитрая, научатся, – ответил комбат. – Вот фашиста бить научиться – это работа посложнее.

– Пусть идут, как идут, – сказал я.

Две телеги громыхали сзади. На них везли пулемет, ящики с патронами и гранатами, мишени.

Урванку «брали» по всем законам воинской тактики. Стоя на холме, я видел, как умело шахтеры использовали складки местности, как скрытно выдвигались по оврагам на рубеж атаки, как дружно и грозно поднялись, и грянуло «ура-а-а!», от которого собаки в деревне попрятались в будки.

– Переходите к обороне, – приказал я. – Танки заходят вам с левого фланга, вон по той дороге, – показал и глянул на часы. Комбат прищурился, оглядывая позицию, которую я указал, смерил взглядом расстояние до несуществующих танков.

– Связные, ко мне! – крикнул он. – Семеныч, давай в первое отделение. Пусть вышлют на дорогу истребителей танков с гранатами и бутылками. Всем окопаться! Ты, Коля, беги по оврагу к первой роте, пусть займут линию обороны от дуба до колодца. И отсекай пехоту от танков. Все! – повернулся комбат ко мне и вытер вспотевший лоб.

Я промолчал. Все решения Доньшин принял быстро и верно. Многое теперь зависело, как будут выполнены его приказы. Минутная стрелка отсчитала восемь делений, когда все маневры были закончены, а в поле стали вырастать бугорки земли – шахтеры окапывались со сноровкой и быстротой бывалых солдат.

Стреляли они с той же обстоятельностью, что и шли в атаку или готовились к обороне. Мишени – вырезанные из фанеры силуэты фашистов с характерной формой касок – дважды пришлось менять. А вот с гранатометанием дело обстояло плохо. Выточенные из металла болванки – вот и все, чем могли похвастаться шахтеры.

– Нет гранат, – огорченно развел руками Доньшин. – Военкому и звонили, и писали – нету…

Я повернулся к военкому.

– Вы же знаете, Анатолий Петрович, как туго с гранатами сейчас.

– Знаю, но учебу организовать мы обязаны. Против танков с винтовкой не пойдешь. Даю вам два дня срока. Пришлем вам гранат, – повернулся я к командиру батальона. – Но использовать их извольте с толком.

– Ясно, товарищ капитан, – козырнул тот.

Занятия закончились, я провел короткий их разбор, указал на то, что делалось хорошо и что – плохо. Мы возвращались на шахту, и, чтобы не терять времени, Доньшин на ходу рассказывал мне, где несут дежурство бойцы истребительных батальонов.

Само собой на шахте, на подстанции, на водокачке, – перечислял он. – Ночью патрулируем по городу.

Во дворе шахты, когда Доньшин ушел и мы стали прощаться с бойцами, к нам подошла девушка. Чуть вздернутый носик она держала вызывающе. Огромная русая коса цвета спелой пшеницы оттягивала ей голову назад. Веселые веснушки усыпали ее милое лицо. Подойдя к нам, она зарделась от волнения.

– Товарищ командир, – обратилась она ко мне, – можно сказать?

– Вы кто? – спросил я ее.

Но ответил Журило:

– Клавдия Чурляева, дежурный электромеханик, «щитовая» наша на подстанции, – и, повернувшись к Чурляевой, плачущим голосом сказал: – Ну сколько раз тебе говорить, что нельзя тебе в батальон? Да и не решает эти вопросы товарищ Горшков.

– Дядя Коля, – она умоляюще глядела на Журило.

– Ну, есть же Доньшин, есть его заместитель, вот и иди к ним проси.

– Они не записывают, а я в батальон хочу.

– Влюбилась ты в кого, чи що? – почти застонал Журило.

– Я иду затем же, зачем и вы, – сказала она. Журило только головой замотал. Мы засмеялись.

– Мы ведь не на прогулку собираемся, – попытался удержать я Чурляеву, но заметил в ее глазах слезы обиды и замолчал.

– Все равно уйду на фронт, – решительно сказала Чурляева, отстраняясь от Журило. – Но я хотела со своими, а вы… – И в ее голосе прорвалось столько боли и обиды, что мы поняли – эта не отступится.

– Придет Доньшин, разберитесь с ней, Николай Ильич, – сказал я, прощаясь со всеми. Протянул руку Чурляевой. Рукопожатие у нее вышло крепкое, мужское, хотя ладошка была маленькая.

– До свидания, товарищ…

Я даже предположить не мог, что это свидание будет таким скорым.

Сводки Совинформбюро не приносили ничего утешительного. Наши войска оставили десятки городов, сел, деревень. Те места на границе, где всего лишь несколько десятков дней назад я находился, где когда-то служил, остались в глубоком тылу врага. Все явственней нарастала угроза Москве, а значит и Туле, стойкость которой будет играть важную роль в обороне столицы.