Илларион Толконюк - Раны заживают медленно. Записки штабного офицера

Штабу армии пришлось заниматься не только сбором своих войск, но и другими, внезапно возникшими задачами. Мы становились на дорогах, перекрыв их на определенном участке, и задерживали разрозненные группы военнослужащих, а иногда и одиночно идущих в тыл солдат и офицеров, собирали их в группы и присоединяли к своим частям. Шли они чаще всего без оружия и без знаков воинского различия. Больше всего возмущали факты, когда некоторые офицеры срезали с обмундирования офицерские нашивки и петлицы или переодевались в солдатскую форму и выдавали себя за рядовых. Такая безответственность, граничащая с преступлением, если не сказать больше, явилась для нас полной неожиданностью.

Где проходил фронт, каких районов достиг противник, какие наши войска действовали впереди нас – мы не имели ни малейшего представления. Невозможно было себе представить, что сплошной линии фронта не было. Задержанные бегуны ничего толком объяснить не могли. Они или не знали, или если и знали, то скрывали, к каким частям они относятся, где их части и кто командир. И все же из отрывочных данных у нас складывалось впечатление, что армии Западного фронта, рассеченные противником на отдельные группировки, потеряли управление, сражались с наседавшими фашистами на разных направлениях и в разных районах, не объединенные во фронт, и отступали как попало и куда попало. Вражеская авиация их загоняла в леса, а немцы двигались по дорогам. Но это, казалось, происходит где-то далеко на западе. Грохота боя мы не слышали. Лишь ночью небо светилось красным заревом на западном горизонте. Но самовольно уходящие в тыл военнослужащие встречались все чаще и чаще. Многие из задержанных беглецов с готовностью включались в новые подразделения, они, как правило, становились хорошими бойцами. Но были и такие, которые, улучив удобный случай, смывались снова.

Задерживая беглецов на одной из дорог, я заметил человека, спешившего на восток в стороне от дороги. Человек был лет тридцати, крепкий и хорошо упитанный, но грязный и небритый. Одет он был в смешанную форму – военную и гражданскую. На плече он держал новенький автомат, а на боку висела кожаная кобура от седла, наполненная патронами. Шел он, как выяснилось, откуда-то из Прибалтики.

– Вы почему удираете в тыл? – спрашиваю. – Хотите, видимо, чтобы фашисты заняли всю страну?

Беглец стал оправдываться, утверждая, что немцев видимо-невидимо, у них, дескать, танки и самолеты, а у нас их что-то не видно.

– Но немцам Красную армию не одолеть, она большая, – уверенно заключил оптимист в свое оправдание.

– Кто же остановит немцев, если бежите вы, побегу я и все остальные? Из нас и состоит Красная армия, – внушал я горе-воину простую истину.

Он смутился и заявил недолго думая, что хочет воевать и «влиться», как он выразился, в любую команду. Но я продолжал допрос:

– А вы сами видели хоть одного немца, убили его? Сделали хоть один выстрел по вражескому самолету?

Он чистосердечно признался, что немцев не видел и не сделал ни одного выстрела. А страхи ему рассказывали очевидцы.

Я отобрал у беглеца автомат и патроны, а его направил в группу задержанных, сидевших у дороги. В то время автоматы у нас были редкостью, и я обрадовался случаю обзавестись этим грозным оружием.

Встретилась команда из 57 человек во главе с капитаном. Команда шла организованно, солдаты были полностью экипированы и вооружены винтовками. Чистенькая военная форма с вышитыми золотыми угольниками на углах воротников свидетельствовала, что команда из каких-то внутренних войск. Молодой капитан спокойно сообщил, что ему приказано из Витебска перейти в Смоленск и выполнять возложенную на его подразделение особую задачу. Сущность задачи капитан изложить наотрез отказался, мотивируя секретностью. Несмотря на это, я потребовал от него включиться в тут же формируемую из беглецов роту и занять оборону у шоссе. Капитан заявил, что не может подчиниться, так как армейская дисциплина на него не распространяется и его команда имеет более важную задачу, полученную от своего руководства. Я вскипел от возмущения и заявил, что более важной задачи, чем защищать Родину, быть не может. И что моя задача – всех задерживать и ставить в оборону. Препирательства закончились тем, что я написал на его красивом удостоверении личности приказание занять оборону, рассчитывая на повышение этим самым его ответственности за выполнение полученной боевой задачи. Он с явным нежеланием выполнил требование. Но когда я ушел на другую сторону дороги и занялся другими командами, эта группа, во главе с «секретным» капитаном, незаметно исчезла.

Заместитель командующего армией был некий генерал-майор Антило, карел или финн по национальности. Он говорил по-русски плохо и с большим акцентом, поэтому неизменно вызывал подозрение; ему было практически невозможно в одиночку появляться среди не знавших его людей. Как только он выезжал из расположения штаба, его немедленно задерживали, принимая за переодетого немецкого лазутчика. Однажды его чуть не расстреляли наши солдаты. Вскоре его от нас куда-то перевели; ходили слухи, что Антило отозван из армии по этой причине.

Тем временем в окрестных лесах скопилось множество мобилизованных запасников. Они не были обмундированы, не имели оружия, не знали, что им делать и куда податься. Направляясь в эшелонах на запад, мобилизованные не могли добраться до мест назначения, так как эти места уже успели захватить немцы. Они выгрузились в пути и расположились в ближайших лесах. Продовольствием их никто не обеспечивал, и они перебивались как могли. Это обеспокоило командование и штаб армии. Но что было делать с этой людской массой – необмундированной и безоружной? Докладывали в штаб фронта, но вразумительного ответа не получили. По решению командарма этих людей постепенно обмундировывали и вливали в прибывающие войска, обеспечив прежде всего питанием.

Между тем – кажется, это было 10 июля – на командный пункт армии привели задержанного старшего лейтенанта – артиллериста. Это был красивый парень с умными голубыми глазами и вьющимися светлыми волосами, выбивавшимися из-под выцветшей шерстяной пилотки. Выглядел он молодецки, по-строевому подтянут, военная форма на нем сидела безукоризненно, как на плакате, показывавшем правила ношения обмундирования, имел при себе сохранившее свежесть удостоверение личности, пистолет с двумя снаряженными обоймами, противогаз и бинокль. Офицера посчитали провокатором и обвиняли в распространении панических слухов. Офицер Особого отдела доложил о задержанном и его подозрительном поведении командарму. Распространяемые офицером слухи заинтересовали командующего, и он пожелал лично переговорить с офицером. Тот уверенно представился генералу, не признавая за собой никакой вины.