Елизавета Глинка - «Я всегда на стороне слабого». Дневники, беседы

Тем не менее в отношении друг друга мы сориентировались очень быстро. Кружева мои и прочая маскировка доктора не обманули – она безапелляционно определила меня как объект, нуждающийся в ее заботе. В ответ на мои возражения или попытки шутить Лиза серьезно говорила: «Не спорь, дурочка. Я все о тебе знаю. Я твоя вторая мама».

Мало о чем в этой жизни я готова судить с уверенностью. Но могу точно сказать, что Лиза меня любила. Проявления этой любви иногда ставили в тупик. Так, она всерьез опасалась, что я могу стать бомжом. Просила, чтобы я показала паспорт с московской пропиской; допытывалась, почему я снимаю квартиру и есть ли у меня деньги, чтобы за нее платить. Как бы между прочим намекала, что если я решу что-нибудь нехристианское с собой сделать, то сначала надо позвонить ей. Вынудила меня пообещать.

Степень фантасмагоричности этих обетов легко оценить, представив две наши фигуры за столом в тесном подвале, где обитает ее «фонд»: маленькую Лизу в медицинском халате с глазами огромными, словно космические радары, и ее непутевую «дочу» – в «шанелях» и «эрмесах», в отличие от названой «мамы» весьма рослую и всем видом излучавшую довольство и благополучие, завидные в прямом смысле. То, что это излучение – тщательнейшим образом спроектированная оптическая иллюзия, скрывающая далекую от оптимизма реальность, не догадывался из моих друзей и близких почти никто. Или не хотел догадываться. Лизиным радарам, чтобы просветить меня насквозь, понадобилось две-три встречи.

Не будучи ни гламурной, ни дурочкой, я тоже Лизу просекла. «Моим глазам свидетелей не надо», как говорят в тех бараках: я быстро догадалась, что передо мной rara avis , редчайший тип человеческого устройства, соответствующий понятию «святой» в его изначальной, необесцененной сути.

Ни до ни после знакомства с Лизой действующих святых мне встречать не доводилось. Но в моей семье был пример – прадед-священник, российский новомученик, отдавший за веру жизнь. Те, кто помнил прадеда, свидетельствовали о его необычайной доброте и праведности, при этом отмечая упрямый, вспыльчивый характер. В детстве я любила слушать рассказы об отце Иване, о том, как он чуть что грозил граду и миру деревянной палкой, на которую опирался из-за больной ноги. Несмотря на свой мученический, героический ореол, прадед всегда вызывал во мне глубокую нежность и ощущение покоя, словно я плыла по теплому морю или спала под слоем легкого, облачного снега. Эти дивные, детские чувства вернулись ко мне единственный раз в жизни – их объектом неожиданно оказалась Лиза. Собственно, по этим движениям своего сердца я и вычислила, кто передо мной.

Агиография – жанр, от которого в данном случае мне хотелось бы отказаться в пользу более рационального подхода. Занимаясь репортерской работой, описывая то или иное редкое, сложное для понимания явление, я обычно ставила своей задачей простыми, понятными читателю словами ответить на вопрос «Как это устроено, каков основной принцип действия?». Попробую применить этот подход, чтобы описать такое явление, как Лиза.

Мне кажется, ее уникальной отличительной особенностью было то, что к базовым потребностям человека, таким как воздух, вода, пища, сон, в ее случае была добавлена еще одна – потребность помогать тем, кому плохо, кто оказался в беде. То есть она буквально НЕ МОГЛА не помогать, как мы не можем не дышать, не пить или не спать несколько суток. Причем помогать она должна была собственноручно: держать на своих руках умирающих и больных, своими руками выводить детей из-под огня, своими руками кормить и перевязывать раны бездомным, своими руками хоронить тех, кого хоронить было некому. Она была словно тончайший, высококлассный инструмент, настроенный так, чтобы улавливать сигналы бедствий, в особенности от тех, кто даже рассказать не мог о своем несчастье, поскольку был слишком мал, стар, болен или же настолько убог, что и сам уже перестал считать себя кем-то, достойным помощи.

Другой поразительной чертой Лизы было то, что естественный для человека инстинкт испытывать страх, брезгливость, желание отстраниться при виде чужого несчастья, болезни, смерти был заменен в ней на прямо противоположный: чем более глубоки и страшны раны, тем сильнее и непреодолимее желание их излечить. На этом пути для нее не существовало препятствий, она двигалась к цели упорно, словно маленький танк, иногда буквально шла сквозь огонь. Чтобы добиться своего – организовать хоспис, накормить бездомных, вывезти из зоны обстрела детей, – она проявляла неимоверную настойчивость, твердость духа и чудеса изобретательности. Она применяла – в широком смысле – правило американской «уличной медицины»: если больной не может прийти к врачу, врач сам идет к больному.

Если взять это правило за жизненную основу, мир становится очень простым. Например, вы врач и вас просят осмотреть бездомного, у которого рак, вы идете к Павелецкому вокзалу и обнаруживаете там сотни других бездомных. Вы организовываете фонд, приобретаете б/у машину скорой помощи и начинаете ездить на вокзал с полевой кухней и запасом медикаментов. Когда кто-то из ваших подопечных умирает, вы делаете все возможное, чтобы тело не бросили в общую яму в полиэтиленовом мешке: договариваетесь со священником и службой «Ритуал», оплачиваете расходы из своего кармана, стоите у могилы, в которую опускают гроб. Или, например, вы узнаете, что человек умирает от смертельной болезни в своей квартире, куда его выписали, потому что сделать уже ничего нельзя. А он в сознании, все чувствует, понимает и испытывает боль, которую трудно себе представить. Вы узнаете адрес, берете сумку с лекарствами и едете к умирающему. Вы кормите его, моете, если нужно, но самое главное, вы сидите с ним в обнимку, если он может сидеть, или ложитесь рядом и прижимаетесь. Так делала Лиза. Эти «объятия» были одним из самых удивительных уроков, который она, всегда избегавшая поучений, мне преподала.

В качестве корреспондента мне доводилось бывать на войне, в горячих точках, видеть людей в состоянии глубокого горя, которое делало их совершенно безучастными к миру. Было очевидно, что в таком состоянии человек не только не способен отвечать на вопросы, он не видит и не слышит, так что раздайся здесь и сейчас трубный глас или ядерный взрыв, он просто не заметит. От этого зрелища у меня переворачивалось сердце; никакая опасность, никакой обстрел не действовали настолько угнетающе, не внушали такого чувства беспомощности. Я не понимала, как себя вести. Говорить слова, пытаться утешать, просто тупо сидеть?.. Я перепробовала все варианты, и все они казались фальшивкой, в конце концов я просто старалась смыться под каким-то предлогом. В те годы я еще не знала Лизу. Познакомившись с ней, я воочию увидела, что надо делать, когда кажется, что сделать ничего нельзя. Человека, погруженного в душевную боль, надо крепко обнимать. И так сидеть, молча, тесно прижавшись, напрямую отдавая тепло, столько, сколько понадобится и насколько у вас хватит терпения и сил. Дается это непросто – разжав объятия, вы останетесь опустошены, выжаты, словно тряпка. Вы, я, любой человек. Только не Лиза.