Надия Мурад - Последняя девушка. История моего плена и моё сражение с «Исламским государством»

Она отличалась практичностью и трудолюбиеми старалась, как могла, сделать нашу жизнь лучше. Езидские поселения самые бедные в Ираке, а наша семья считалась бедной даже по езидским меркам, особенно после того, как родители разошлись. Несколько лет мои братья рыли колодцы вручную, спускаясь во влажную землю все ниже и ниже и стараясь не переломать себе кости. Вместе с мамой и сестрами они обрабатывали земли других людей, получая в качестве оплаты немного помидоров и лука. Первые десять лет моей жизни у нас редко бывало мясо на обед; мы в основном питались вареными овощами, а братья покупали новые штаны, только когда через старые начинали просвечивать ноги.

Постепенно благодаря стараниям матери и экономическому росту в Ираке после 2003 года наше положение, как и многих езидов, улучшилось. Курдское правительство разрешило брать на службу езидов, и братья устроились в пограничную охрану и в полицию. Это действительно была опасная работа – брат Джало с отрядом полиции охранял аэропорт Талль-Афара, и этот отряд потерял много людей в первый год службы, но платили там хорошо. В конце концов мы переехали с земли отца в свой собственный дом.

Люди, которые знали мою мать только как религиозную и трудолюбивую женщину, удивлялись, обнаружив, что она умеет быть веселой и превращать все в шутку, даже тяжелые переживания. Она понимала, что почти наверняка не выйдет больше замуж, но даже это ее не огорчало.

Однажды, через несколько лет после ее расставания с отцом, в Кочо приехал один мужчина. Он надеялся привлечь внимание матери, но она, услышав, как он входит в дом, схватила палку и побежала за ним, крича, что ни за что не выйдет за него. Вернувшись, она хохотала без остановки. «Вы бы видели, как он перепугался! – повторяла она, изображая его гримасу, пока мы все не покатились со смеху. – Если и выходить замуж, то уж точно не за мужчину, который убегает от старухи с палкой!»

Она смеялась над всем – над тем, как ее бросил отец, над моей одержимостью прическами и косметикой, над своими неудачами. Вскоре после моего рождения она стала ходить на курсы грамотности для взрослых, а потом ее учительницей стала я. Она усваивала все быстро – наверное, отчасти потому, что умела смеяться над своими ошибками.

Рассказывая о своих попытках предохраниться от беременности до моего рождения, она как будто вспоминала книгу, которую читала когда-то давно и любила в ней только некоторые страницы. Ее нежелание забеременеть казалось ей забавным, потому что теперь она не могла представить своей жизни без меня. Улыбаясь, она говорила, что полюбила меня сразу же, как я родилась. И еще она очень любила, когда я каждое утро грелась возле глиняной печи, в которой она пекла хлеб, и разговаривала с ней. Мы смеялись над тем, как во мне просыпалась ревность, когда она ласкала моих сестер или племянниц. Я поклялась никогда не покидать ее, и мы всегда спали в одной кровати, пока в Кочо не пришло ИГИЛ и не разлучило нас. Она была мне одновременно и матерью, и отцом, и мы полюбили ее еще больше, когда стали старше и поняли, как много она страдала.

Я привыкла к нашему домуи даже не представляла, как смогу жить где-то еще. Посторонним Кочо мог показаться слишком бедным поселком, чтобы жить в нем счастливо. В такой глуши и среди таких пустошей он был просто обречен на бедность. Наверное, у американских солдат, которых дети облепляли и выпрашивали у них ручки и конфеты всякий раз, когда они появлялись в Кочо, сложилось именно такое впечатление. Я тоже была среди этих детей и тоже выпрашивала подарки.

Иногда в Кочо заезжали курдские политики – правда, только в последние годы, и то в основном перед выборами. Одна из партий, Демократическая партия Курдистана Масуда Барзани, после 2003 года открыла свой двухкомнатный офис в Кочо, но он в основном служил клубом для мужчин, вступивших в эту партию. Многие с глазу на глаз жаловались, что их заставляют поддерживать партию и утверждать, что езиды – это курды, а Синджар – часть Курдистана. Иракские политики вовсе игнорировали нас, а Саддам в свое время пытался заставить нас объявить себя арабами, как будто под страхом угроз мы забудем о своем происхождении и не будем протестовать.

Я поклялась никогда не покидать ее, пока в Кочо не пришло ИГИЛ и не разлучило нас.

В каком-то смысле жизнь в Кочо уже была протестом. В середине 1970-х Саддам начал насильственно переселять национальные меньшинства, в том числе курдов и езидов, из их деревень вокруг горы Синджар в шлакобетонные дома в строго спланированные поселения, где их было легче контролировать. Такая политика называлась «арабизацией» севера. Но Кочо находился достаточно далеко от горы, и нас пощадили.

Езидские традиции, которые считались устаревшими в новых поселках, в нашей деревне сохранялись и даже процветали. Женщины носили платья из тонкой белой ткани и головные уборы своих бабушек; на шумных свадьбах со сложными обрядами танцевали старинные танцы и звучала классическая музыка езидов; мы даже постились для искупления своих грехов, тогда как многие езиды уже забросили этот обычай. Мы ощущали себя сплоченным сообществом, и даже споры из-за земли или брака казались незначительными. По крайней мере они не мешали нам любить друг друга. Жители могли запросто заходить друг к другу допоздна и гулять по улицам без страха. Я слышала, как приезжие из других мест говорили, что ночью Кочо светится в темноте. Адки клялась, что однажды кто-то назвал его «Парижем Синджара».

Кочо был молодой деревней, полной детей. Очень немногие из жители лично помнили «фирманы». Большинство считало, что все это в далеком прошлом, что мы живем в современном цивилизованном мире, где никто не будет истреблять целый народ из-за его религии. Я тоже так думала.

Мы росли, слушая истории о резне, и они казались нам страшными сказками, которые просто должны сильнее сплотить нас. Подруга моей матери, например, рассказывала о притеснениях со стороны оттоманов в Турции, где когда-то жило много езидов, и о том, как ее мать и сестру держали в пещере и морили голодом. Чтобы выжить, им приходилось есть вареную кожу. Я слышала этот рассказ много раз, и от него всякий раз сосало под ложечкой. Мне казалось, я никогда не стала бы есть кожу, даже если бы умирала с голоду. Но это была всего лишь страшная история.

С другой стороны, жизнь в Кочо нельзя было назвать легкой. Все дети, как бы их ни любили, были обузой для родителей, которым приходилось работать день и ночь, чтобы прокормить семьи. Когда мы заболевали и болезнь нельзя было вылечить травами, приходилось ехать в Синджар или в Мосул, к врачу. Одежду нам с братьями и сестрами шила мама, а когда мы стали немного богаче, то раз в год покупали ее на городском рынке. Во время санкций, наложенных ООН на Ирак с целью вынудить Саддама отречься от власти, мы плакали, потому что нельзя было достать сахар. Когда в поселке появились школы, сперва начальная, а потом и средняя, родителям приходилось выбирать – отправлять детей учиться или оставлять их дома, чтобы они помогали в работе. Очень долго простому езиду было трудно получить образование, и не только из-за иракского правительства, но и из-за религиозных лидеров, которые считали, что светское образование подталкивает к бракам на стороне и, следовательно, к потере самобытности. Родители тоже многим жертвовали, лишая себя дополнительной пары рук. Да и какую работу найдут их дети, получив образование? Такой работы в Кочо не было, а жизнь за пределами деревни, далеко от езидов, манила только самых отчаянных или очень самонадеянных.