Роуз Макгоуэн - Смелая

Мама оставалась в Италии и неведомо для меня собиралась обратно в Америку в штат Орегон. Потом я узнала, что отец оставил ее, чтобы она ушла из Детей Бога самостоятельно. В живых оставались только ее сестра и бабушка Вера. Бабушка Вера прислала ей денег на дорогу домой и помогла маме начать жизнь заново в традиционном обществе.

Однажды мне сказали, что я вечером поеду в Орегон на встречу с мамой. Сначала я обрадовалась, не поняв, что Орегон не сулит мне ничего хорошего.

Оглядываясь назад, я должна сказать, я действительно впечатлена моей мамой; она вернулась домой из Италии, вырастила шесть детей без копейки денег, перебиваясь на купонах, пока папа жил с новой женой. У мамы было шесть детей не по ее воле, а потому что ее подстрекала секта. На мой взгляд, она казалась, недовольной жизнью. Даже сейчас я знаю, что она не любит, когда я говорю о секте, но по мне ей нечего стыдиться, она попала в особенное приключение. Ей нечего стыдиться, вдобавок я уверена, что секта была отцовской идеей.

Когда моя мать вернулась в Америку, ее бабушка помогла ей получить государственное жилье. Эти дома были довольно простыми по сравнению с более красивым домом, в котором я жила с отцом, но я была в восторге от перспективы воссоединения с матерью и другими братьями и сестрами.

К сожалению, как старшая девочка я получила стеееержень. Я стала младшей мамой, когда мне было десять. Забота о банде диких детей непросто дается, когда ты ребенок. Я не хотела быть подменной мамой. Я не подходила для этого, потому что мне нравится слишком много думать, и начинаю волноваться, когда я не могу. Мне нужна тишина. Я не хотела быть блюстителем порядка, я хотела уйти и смотреть на облака. Мой стиль воспитания ребенка, мягко говоря, не отвечал правилам врачебного такта. Я все больше и больше злилась на жизненные обстоятельства. Мое бессилие. Я знала, что должна помочь маме, и помогала, но я была не в восторге от этого.

В Орегоне я осознала истинную цену доллара. Я поняла, каково это – бороться и смущаться, когда ты уходишь, простояв очередь за бесплатным питанием в церкви, с твоим блоком ярко-оранжевого сыра. Садистский школьный администратор называет наши имена через громкоговоритель, так что все в школе смогут посмеяться над бедными детьми, которым приходится брать талоны на бесплатные обеды. Я никогда не забуду насмешку на вкрадчивом лице администратора, когда мне приходилось забирать талоны. Абсолютная классовость. Меня возмущали талоны на обед, не говоря уже об отвратительной еде. Я толкала талоны на сторону, чтобы получить небольшую прибыль. Я всегда была очень предприимчива.

Дела в Орегоне шли довольно хорошо, что было, надо сказать, тяжело. Потом я встретила парня по имени Лоуренс. Он жил на соседней улице от нас. Он поймал меня, пробирающейся под его забором, чтобы накормить собаку хлебом и дать ей воды. Собака была прикована цепью к дереву. Ошейник так сильно врезался ей в шею, что по ней ползали опарыши. Животное сильно наказывали, что являлось показателем характера Лоуренса. Он поймал меня на кормежке его собаки и выбросил со своего двора за лямку комбинезона. Я приземлилась на задницу. Я сразу же возненавидела его. Две недели спустя я вернулась домой, и кто, ты думаешь, восседал в кресле в нашей гостиной – Лоуренс, с его толстым животом, заставляя всех прислуживать ему, как будто бы он был королем замка. Я вошла, и он посмотрел на меня с садистской улыбкой. Я замерла. Он сказал: «Привет, Роуз. Зови меня папой». Я помню, как просто закричала «нет!» и убежала в поле, которое было за нашим домом, прячась там. Скоро после этого он переехал со своими двумя дочерями, Отэм и Марией, и сыном, Ларри (младший). Сначала Лоуренс-старший был очарователен. Но я на это не купилась. Я знала, как выглядит его собака. Я знала, какой ад этот человек может принести. Он был истинным злом и захватил маму. Я отчаянно пыталась ей сказать, но она не хотела или не могла услышать меня. Несмотря на то что она сбежала от Детей Бога и их патриархальной структуры, поведенческая программа, что мужчина спасет ее, настолько глубоко укоренилась в ней, что она не видела истинной картины. Вероятно, она была ко всему прочему одинока. У моей мамы не было подруг, потому что она все время занималась таким количеством детей и работала полный рабочий день.

Наверное, первый раз, когда я увидела что-то сексуальное, произошел в спальне моей мамы и Лоуренса. Я даже не поняла, что происходило, когда вдруг в меня кинули башмак. Это было мое знакомство с сексом. Башмак в голову.

Как оказалось, мой жуткий новый искусственный папа приставал к собственной дочери Мэри. Мы узнали об этом годы спустя, когда она храбро выдвинула против него обвинения. Я всегда инстинктивно чувствовала, что нечто идет совершенно неправильно. Мэри, которой было около четырнадцати лет в то время, и я были вынуждены принимать ванну вместе, пока Лоуренс следил за нами. Недавняя встреча с ней, вызвала тревогу. Я знала, что, что-то не так и спрятала свои чувства как могла. Мы обе сжались в комок и отвернулись друг от друга.

По всей видимости, Лоуренс любил блондинок, и слава Богу, что я росла темноволосой. Но я видела, как он смотрел на мою белокурую сестру Дейзи. Иногда она шла по коридору, а я видела, как он встанет и идет за ней. Я вставала у него на пути и получала по лицу. Что ж, я бы поместилась у него в животе, мне было всего десять. Как-то раз я плюнула в него и попала прямо на губы. Он меня избил, и я проглотила это. Будь я проклята, если бы позволила ему что-нибудь сделать с Дейзи. Я считаю то, что я ее защитила, одним из главных своих достижений.

Но я так много могла сделать, чтобы защитить своих сестер и братьей в тот период. Я сделала все возможное. Моему младшему брату, Робби, было три с половиной, такой милый и такой симпатичный. Он ехал на своем большом трехколесном велосипеде по улице и по какой-то причине взбесил Лоуренса. Лоуренс вышел, взял ветки шиповника и избил моего младшего брата, пока у того не потекла кровь по спине и заду. Лоуренс заставил своего сына и дочь держать крепко у дома и принуждал меня смотреть в окно, на то, как он бьет моего брата. Я его ненавидела.

Лоуренс находил разнообразные болезненные способы разозлить меня. Он знал, что я терпеть не могла одно слово, и он повторял его мне в лицо до тех пор, пока я не набрасывалась на него, так что у него появлялся повод отлупить меня пряжкой ремня. Теперь я смотрю на десятилетних и думаю, Господи, они такие маленькие. Я была маленькой.

Лоуренс подслушивал мой еженедельный телефонный разговор с отцом, чтобы убедиться, что мы не рассказываем о происходящем. Он также следил за почтовым ящиком, так что мы не могли отправить никаких писем о помощи. Меня сводило с ума, что этот никчемный человек имел власть и контроль надо мной. Ладно уж избиения, но затыкать меня было его любимым делом и тем, что я ненавидела больше всего. Он наказывал меня, не позволяя мне говорить в течение месяца. Мне не разрешали произнести ни слова. Я чувствовала себя обделенной. С тех пор мой голос крали много раз, но тогда это было особенно обидно, потому что происходило буквально. Я понятия не имею, что я сделала, чтобы меня лишили речи; зная меня, это, вероятно, было для того, чтобы я не отвечала. Во время еды я смотрела через стол на маму, умоляя ее глазами вмешаться, но делать было нечего. Право иметь голос и быть услышанным относится к одним из основных прав человека, и негодование установило некую закономерность в моей жизни.